Парфетки и мовешки - стр. 11
– Иди ты.
– Нет уж, иди ты.
– Ох, как я боюсь, медамочки, все поджилки дрожат!
– Трусиха!
– А ты кто?
– Да ну вас, нашли когда ссориться!
– И какая такая m-lle Скворцова? В лицо ее не знаю, – говорила Ганя.
– И я не больше знаю свою пепиньерку, даже фамилию плохо запомнила, – вздыхала Арбатова.
– Ты-то не пропадешь: за тебя и маменька, и сестрица похлопочут, – насмешливо отозвалась Замайко.
– Как ты смеешь так говорить! – напустилась на нее Арбатова.
– А вот хочу и говорю! Ступай, жалуйся кому хочешь, хоть своей подруге Стружке, – дразнила ее Замайко.
– Не смей так говорить!.. – выкрикнула Арбатова, уже готовая расплакаться. Ее дразнили «подругой» Стружки после того, как та пощадила ее длинные, до колен, на удивление толстые косы.
– Тише вы, чего кричите? Услышат вас мадемуазели, – останавливали ссорящихся.
Но шум за дверью не ускользнул от пепиньерок, и кто-то из них окликнул:
– Кто там, седьмушки? Входите!
Шепот за дверями усилился – видимо, там препирались, кому первой входить.
И вдруг в класс влетела оторопевшая Ганя Савченко, которую неожиданно вытолкнули вперед скопившиеся в дверях девочки. Но она быстро нашлась и низко присела в реверансе перед удивленными ее стремительным появлением пепиньерками.
В эту минуту остальные девочки уже тоже входили в класс.
– Ну, идите, идите, – ободряли их старшие.
– Как твоя фамилия?
– Савченко.
– Медам, чья ученица Савченко?
– Моя, – откликнулась m-lle Скворцова, – еще Завадская мне назначена и Тишевская. Ну, подходите сюда.
Названные девочки робко приблизились к своей пепиньерке. Других новеньких тоже разобрали; около каждой пепиньерки уже стояло по три-четыре седьмушки.
Молоденькие учительницы не упустили случая сказать своим ученицам маленькое «слово», сводившееся к тому, что дети должны хорошо учиться на радость своим родным и для собственной пользы.
Красные и взволнованные девочки плохо понимали простые слова своих «серых мадемуазелей» и мечтали как можно скорее вырваться из пепиньерского класса. Но это было далеко не так просто. На первых порах пепиньерки всегда рьяно принимались за возложенные на них обязанности и строго взыскивали с маленьких учениц. Позднее они уже не так добросовестно относились к делу и лишь поверхностно проверяли заданные детям уроки. Девочки быстро осваивались и не докучали «мадемуазелям» излишним прилежанием. Но все это обыкновенно бывало «потом», а в начале учебного года все были очень требовательны к малявкам.
– Ты, Завадская, совсем молитвы не знаешь! Иди в класс и не возвращайся до тех пор, пока без единой ошибки не будешь отвечать.
– Да я, мадемуазель…
– Иди и учи, а оправдываться после будешь, – оборвала ее Скворцова.
– Отвечай ты теперь, – обратилась она к Гане.
Та стала отвечать – торопливо, каким-то не своим голосом.
«Вот ошибусь, и меня тоже, как Завадскую, в класс прогонит; вот Исайка смеяться будет, да и другие из “старых” тоже», – думала Ганя, в то время как слова с детства хорошо заученной молитвы казались ей совсем чужими и незнакомыми, а сама m-lle Скворцова – такой серьезной, холодной и неприступной.
– Ужасно тихо ты говоришь. Что у тебя, горло, что ли, болит? – спросила Скворцова, и в ее голосе послышалось неудовольствие.
– Нет, не болит, ничего не болит, – поражаясь собственному страху, торопливо ответила Ганя. «Сейчас, верно, прогонит…» – тоскливо подумала она.