Папа для сладкой Булочки - стр. 4
Девушка мне хотя бы кажется знакомой. У неё красивые голубые глаза и личико светлое, как у ангела. Неужели я алкаш по жизни и мучаю кроху подобными залётами?
– Пардон, – икаю. – Часто я так… Валяюсь под ёлкой? – С интересом разглядываю жену.
– На моей памяти впервые, – улыбается она.
– А почему я голый? – заглядываю под плед. – И болит всё, точно меня били.
– Тебе надо выспаться! – девушка касается моего лица, и я вздрагиваю от боли. – К утру отёк немного спадёт. Сейчас таблетку принесу.
Да у меня жена и правда ангел! Я ещё не сказал, что у меня голова раскалывается, а она уже за таблеткой побежала. Провожаю взглядом шуструю кроху и силюсь вспомнить её имя. Потираю плечо – иголки царапаются. Взгляд мой падает на ёлочную игрушку. Вдох застревает в груди. Мы все не красавцы в отражении новогодних украшений, но я просто чудовище.
– Мать моя женщина! – хриплю, касаясь лица и вновь вздрагивая от боли.
– Чего так высокопарно? – старушенция отвлекается от ботоксных лиц на экране. – Можно просто мама Шура.
Сколько же мне лет, если я её сын? Некрасиво спрашивать у женщины возраст, но я с бодуна похоже нашёл ещё более непростительный вариант:
– Мама… Шура… А ты меня во сколько понесла?
– Ты что, правда ничего не помнишь? – качает она головой.
– Этот момент точно нет, – оправдываюсь и вновь залипаю на своё отражение в ёлочной игрушке. Буро-малиновое месиво с огромным носом и заплывшими глазками. – А что с моим лицом?
Входит девушка, садится возле меня на пушистый ковёр и протягивает стакан и таблетку.
– Выпей, пожалуйста.
Таблетка с трудом проваливается в иссохшее горло. Опустошаю стакан и утираю рукой рот.
– Трындец!
– Да?
– Э… Я просто так сказал. Тебя как зовут-то?
– Кира…
Раздаётся плач младенца, и Кира срывается с места. У нас ещё и дети есть. Обессиленно падаю на подушку. Потолок плывёт перед глазами, пение Баскова смешивается с плачем моего ребёнка. Очередное неприятное открытие. Баскова помню, а малыша своего – нет.
– Кира, – кричит маманя. – Неси сюда Булочку. Это ведь её первый Новый год.
Стыдно-то как. Нажрался, что семьи своей не помню. Входит Кира, качая малыша в розовой пижаме. Флисовые заячьи уши свисают с руки Киры.
– Сколько нашей дочери? – спрашиваю слабым голосом.
Кира замирает, с удивлением глядя на меня.
– Ну не помню я ничего! – в очередной раз приходится оправдываться.
– Три месяца, – вздыхает Кира. – Хочешь на неё взглянуть?
– Давай, может вспомню что, – приподнимаюсь на локте.
Кира вновь садится рядом. Девуля на её руках отчаянно насасывает соску. Голубые глаза-пуговицы смотрят на меня с хитрым прищуром. Не боится меня. Скорее, смотрит с любопытством.
– Она голодная, что ли?
– Да, сейчас буду кормить. Нравится Булочка? – Кира смотрит на меня с такой нежностью, что я бы их сейчас обеих расцеловал.
– Нравится! Давай корми дочу!
Кира смущается и просит меня:
– Только ты отвернись.
– Здрасьте приехали!
Кира садится в кресло и пытается развернуться, чтобы я не увидел, как она кормит. Что за детский сад? Обвожу глазами комнату в поисках семейных фотографий, но на полке, рядом с телевизором, стоит только портрет Булочки. Правда моя внешность многое объясняет. Такую рожу только в отделении полиции вывешивать. На доске «Внимание, розыск». Мне кажется я впервые в этой комнате. Иначе давно затеял бы здесь ремонт. По одной стене дешёвые обои начали отклеиваться на стыках, люстра горит наполовину, занавески чистенькие, но фасон наверняка ещё с Шуриной молодости. На подоконнике цветы в горшках и клетка с рыжим хомяком. Скачет у решётки как заведённый. То ли просится на руки, то ли пляшет под Баскова. Бедненько, но весело.