Память сердца - стр. 15

Второй стежок дался ему чуть легче, он действовал уже увереннее, и боль немного притупилась. Сергей перестал чувствовать холод, и весь окружающий мир перестал существовать для него. Он видел лишь иголку, тускло проблескивающую среди бесконечной тьмы, а еще он чувствовал свои губы, они казались ему большими, разбухшими, тяжелыми. А больше у него ничего не было – ни тела, ни головы. Даже рук он уже не ощущал, игла словно бы сама плыла к нему по воздуху и вонзалась то снизу, то сверху, а потом тянула, тянула за собой нить, обжигая кровоточащую рану, взрезывая беззащитную плоть…

Сергей потерял счет времени, и когда все уже было закончено, долго сидел неподвижно, словно не веря себе. Однако стало уже светать. Надо было убрать следы преступления. Он сдернул с иглы остатки окровавленной нитки и бросил в стоявшую тут же парашу. Иглу засунул обратно в катушку с нитками, саму катушку положил в дальний темный угол, чтоб не было видно. Потом осторожно провел пальцем по губам. Губы были плотно сомкнуты, кровь уже подсыхала и взялась корочкой. Шесть крепких швов наложил он себе в эту ночь. Каждый шов двойной нити был крепко стянут на губах морским узлом. Если он теперь резко раскроет рот, то неминуемо порвет себе губы – это Сергей знал твердо. Но рот он теперь не раскроет ни за что на свете. Если хотят, пусть стреляют прямо так – с зашитым ртом! – Подумав так, Сергей неожиданно для себя успокоился. Да и чего теперь переживать? Он сделал свой выбор. А дальше будь что будет!

Осторожно лег на топчан. До подъема было еще часа полтора. Закрыл глаза, и в голове сразу зашумело, закачало на длинной волне, понесло куда-то вдаль. Через минуту он был уже далеко: шел под парусами в бурное море, берег отдалялся, а впереди были страшные волны. Но он не боялся! Лодка шла наперерез волнам, против сопротивляющегося ветра; раздувшийся парус отчаянно трепетал, морская пучина то разверзалась до самой глубины, то возносила лодку к мрачным небесам; ослепительные молнии раскалывали небо на две неравные части – Сергею все было нипочем! Он что-то кричал бушующим волнам, рвущему парус ветру, молниям, грозившим ему погибелью. Он ничего не боялся и смело шел вперед. Так мужество перебарывает смерть и одолевает Судьбу.

Утром, когда раздатчик, открыв кормушку, поставил на нее миску и глянул на Сергея, тот показал рукой на свой рот и отмахнулся от миски, делая знак убрать ее.

Кормушка тут же захлопнулась. А через несколько минут дверь распахнулась, и в камеру вошел начальник изолятора Фролов.

Увидев, что рот у Сергея зашит, Фролов вдруг вскипел:

– Что ты творишь-то, а? Ну, погоди у меня!

Он выскочил из камеры, железная дверь громыхнула, лязгнули ключи. Тяжело бухая сапогами, начальник изолятора торопливо пошел к выходу.

Дело закрутилось.

Сергей присел на топчан, но долго отдыхать ему не пришлось: коридор вдруг наполнился топотом множества сапог. Опять забрякали ключи, заскрежетал замок, дверь распахнулась.

В камеру вошел начальник лагеря майор Федько – бывший вояка, фронтовик, отправленный на Колыму за пьяный дебош в ресторане. По натуре он был человек незлой, близко видел смерть на фронте, а попав на Колыму, все никак не мог привыкнуть к лагерным порядкам и к бессмысленной жестокости надзорсостава. В лагере сидели и бывшие фронтовики, такие же, как он, вояки, которым повезло чуть меньше, чем ему. А могло случиться, что кто-нибудь из них оказался бы на его месте, а Федько – в бараке и носил бы четырехзначный номер на шапке и на штанах. Жизнь – она по-всякому может повернуться. Это он понял еще на фронте.