Память-черновик - стр. 51
Было жаль, что Зузу уезжает и не придет осенью в школу. А от молчаливого прощания мужчин, их торжественного обета, поднятого к плечу кулака – «Рот фронт» – почти что дрожь пробирала.
Я еще никого ни разу не провожала. Понятие «никогда», «навсегда» не коснулось тогда моего сознания.
Через пять лет встречу в наших газетах имя отца Зузу, обруганного «троцкистом», и пойму: хорошо, что Зузу вместе с отцом – далеко.
На обшитой черным дерматином двери квартиры № 6, соседствующей с нашей, – медная дощечка «В. С. Коробков». Там, за этой дверью, – огромная уютная квартира, богатая библиотека, образованный отец, дивной красоты мать, два удачных сына, Гаврик и его младший брат, преданная домашняя работница Акуля, куличи и крашеные яйца на пасху, достаток, потому что беспартийный В. С. Коробков получал оклад, в три раза превышающий партмаксимум нашего отца, хотя отец был старше его по должности. Сдержанный, педантичный человек Виталий Славич, приходя с работы, низко склонившись, – он был высокого роста, – целовал в лоб жену Веру Константиновну, сыновей и, выпив в кругу семьи вечерний чай, удалялся в свой сказочный кабинет – весь в кожаных тисненых корешках книг за стеклами шкафов вдоль стен.
Он был начальником валютного отдела Госбанка, ведал валютным фондом страны и по делам службы побывал за океаном и привез электрическую железную дорогу. Изредка, с непременным его участием, ее запускали, и по полу вкруговую по рельсам со свистом и гудками мчал красный стефенсоновский паровозик и за ним бежал целый состав маленьких вагонов со светящимися окошками. Это же была сказка сказок – волшебство.
Но вот все смолкло у соседей: ни утренних рулад (Вера Константиновна брала частные уроки пения и с утра обычно упражнялась за роялем), ни ее высокого мелодичного голоса, взывающего из столовой через весь большой коридор в кухню: «Акуля!», ни возни мальчишек. Ни вечерних мерных шагов главы дома по коридору к себе в кабинет.
Как раз с его кабинетом была общая стена нашей с братом комнаты. Мы вообще жили отчасти как бы в их квартире: наша детская в поэтажных планах значилась там. Но еще при строительстве дома – он поначалу был кооперативным, с щедрой рассрочкой выплаты на тридцать лет – Виталий Славич предложил папе присоединить эту комнату к нашей квартире: у них и без того была велика площадь для одной семьи, а в нашей, меньшей, чем их, квартире еще одна комната оказалась совсем не лишней.
Так что наша с братом общая комната помещалась в их квартире, только дверь, что вела к ним в коридор, была снята и проем заштукатурен, а прорублена другая дверь в нашу столовую. Но все звуки их жизни – хочешь не хочешь – были у нас на слуху через тонкие перегородки. И вот все смолкло. Тишина.
Перед отъездом Вера Константиновна заходила проститься, была взволнованна: шутка сказать, уезжали в Америку, куда во второй раз был направлен Виталий Славич; уезжали надолго, на года.
Она взяла меня за руку, повела через площадку к ним.
– Прощайтесь! – сказала нам.
Младший мальчик не в счет. А Гаврик, насупившись, накренил к плечу свою светловолосую, как у мамы, голову. Может, он был задет, не получив ответ на свою записку. А может, просто не знал, что должен сделать, как это – прощаться нам. И я не знала и, наверное, тоже стояла насупленная.