Память-черновик - стр. 10
Днем, когда взрослых не было, забегал иногда папин младший брат – студент Вуля. Подсаживался к роялю, колотил по клавишам, распевая: «Мы, краснакавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ…»
И конечно же неизгладимые «Кирпичики»: «За веселый гул, за кирпичики полюбила я этот завод. На заводе том Сеньку встретила…»
Большие пухлые руки его были двухцветны: из-под рукавов по кисти растекалась коричневая пигментация, обрываясь у косточек пальцев зазубренными краями. И казалось, коричневой кожи не хватило, чтоб затянуть белые, пухлые пальцы и ладони.
Вскоре он сгоряча, как говорили, женился на цыганке, неведомо где откопав ее – сухощавую, голосистую, красивую и ушлую.
Он привез представить ее к нам на Двадцатую версту, как тогда называлась платформа Отрадное, где мы снимали летом дачу. Преодолев заведомый шок, мои родители узрели в ней нечто нецыганское. И так и осталось нераскрытым, была ли она цыганкой или лишь по-цыгански сверкали белые-белые белки ее черных шныряющих глаз.
Он умер рано, внезапно, на заводе, на своем рабочем месте технолога. Досужие языки болтали: допекла крикливость преданной жены.
Боже, как она кричала над его гробом в крематории, словно обрушила все, что не выкричала на него, живого, как истово припадала к его сложенным на груди двухцветным рукам. Приходя в себя только под наведенным по ее заказу фотоаппаратом, замерев, чтобы запечатлеть этот миг прощания у гроба.
Наши родственники чувствовали себя скованно в присутствии Б. Н. Его нелюдимость, отчужденность были рвом, который обе стороны не старались преодолевать и избегали встреч.
Тем неожиданнее было узнать, что, когда один из дальних родственников, оказавшись в командировке в городе, где работал Б. Н., слег с сердечным приступом, Б. Н. забрал его из больницы к себе домой и выхаживал, как ребенка.
Своих родственников у Б. Н., казалось, нет, хотя на самом деле, как выяснилось в старости, уже совсем в другую эпоху, он младший из четырех братьев-долгожителей. Но он отпал от них. Жил он в масштабе страны и революции, и родственники со своими обыденными интересами и заботами были чужды ему, если не враждебны. Исключением был старший брат Григорий, нежно любивший младшего Б. Н. Григорию, богомольному, не приспособленному к жизни, Б. Н. помогал, чтобы дети Григория росли и учились.
Человек деспотичный и вместе с тем мягкий, Б. Н. нуждался в тех, кого мог опекать. Поэтому его так преданно любили подчиненные. Поэтому же с начальством ладить он не умел, не мог.
Его отношения с папой, когда тот был начальником, – особая статья. Б. Н. пережил еще в Гомеле увлечение им, вытесненное потом чувством к маме. То, что я застала в сознательном детстве, было похоже на традиционные родственные отношения, заменившие для Б. Н. кровное родство. Он считался папиным товарищем, но в основе его слитности с нашей семьей – постигшее его на всю жизнь неизбывное чувство к нашей матери.
Был еще только один человек, им любимый.
Звался он Эляфелицианович. Я не берусь расчленить имя и отчество, впрочем, Б. Н. звал его Эля.
Каких только контрастных пар не сводит жизнь. Жизнелюбивая, сочная Тата, предназначенная для бурной женской судьбы, и приглушенная, со сведенными вовнутрь детскими плечиками, обделенная привлекательностью Надя – вечные спутницы и по сей день.