Падшая женщина - стр. 24

В ответ она слышала, что еще слишком молода. Или что ничего не умеет. Что у нее нет коровы, или телеги, или лавочки. У нее не было денег, чтобы вступить с кем-нибудь в долю, или мужа, который оставил бы ей дело в наследство. У нее не было опыта. Она ничего не смыслила в торговле и в покупателях.

Если бы Мэри была одна, в конце концов она сумела бы за что-то уцепиться – в этом она была уверена. Продавала бы всякую рухлядь, старые газеты, использованную чайную заварку – на помойках и в сточных канавах можно было найти кое-что полезное. Будь она сама по себе, она научилась бы жить на полпенни и носить простую одежду круглый год. Она готова была делать что угодно, только бы не сбылось предсказание матери, что она окончит свои дни в работном доме.

Но она была не одна. Рядом с ней была Куколка – Куколка, которая щеголяла в шелках и смеялась над любым честным ремеслом. Под ее руководством Мэри попробовала ром с Барбадоса, французское вино, лимоны из Португалии и ананас – такой сладкий, что у нее чуть не взорвалась голова.

– Это из оранжереи на Пэддингтон-Уэй, – сообщила Куколка. – А знаешь, на чем он вырос?

– На чем?

– На нашем дерьме! – Куколка зашлась от смеха. – Клянусь богом, они покупают свежее дерьмо со всего Лондона у золотарей и выращивают на нем ананасы!

Куколка приносила с собой джин, и веселье, и разнообразие, и бодрящее ощущение неизвестности – кто знает, что готовит им этот день? Мэри словно лишилась способности принимать решения; будущее ускользало из ее рук.

Кроме того, было и еще кое-что: ее живот. Мэри ощупывала его каждое утро и, несмотря на все свои надежды, вынуждена была в конце концов посмотреть правде в глаза. Он нисколько не уменьшился. То, что росло внутри ее, сумело пережить и солдат, и канаву, и даже лихорадку. С каждой неделей оно становилось все больше. Ночью, повернувшись спиной к Куколке, Мэри обхватывала себя руками и изо всех сил сжимала живот до тех пор, пока ей не начинало казаться, что он сейчас лопнет.

Однажды торговка рыбой, которую Мэри расспрашивала о том, как продавать устрицы, окинула ее корсаж опытным взглядом и заметила:

– Что ж, ты всегда сможешь наняться в кормилицы, если твой собственный не выживет.

Пораженная, Мэри не нашлась что ответить. Она молча развернулась и поплелась домой.

Нужно было рассказать обо всем Куколке. Мэри только собиралась дождаться подходящего момента и подыскать подходящие слова. Но Куколка всегда понимала все и без слов.

– Пора тебе избавиться от этого, – заявила она как-то раз, ввалившись в их темный чулан. Напрямую, без всяких околичностей.

Мэри, не моргая, уставилась ей в глаза. Ее руки, как обычно, были скрещены на животе.

– Ты хочешь сказать…

– Бож-же ты мой, да неужели они вообще ничему вас не учат в этих школах?

Мэри посмотрела на выпирающую из-под платья округлость.

Куколка бухнулась на продавленный соломенный матрас и глубоко вздохнула. Запах ее дыхания напоминал пожар в кабаке.

– Да ладно, не унывай, – зевнула она. – Это просто здравый смысл, забери меня дьявол, если я не права. Не хочешь же ты сказать, что будешь рожать?

Все знания Мэри о родах ограничивались тем днем, когда родился ее младший брат Уильям. На целый день ее заперли в другой комнате, и она запомнила только тяжелое дыхание, стоны и простыни с пятнами, развешанные на комоде для просушки. И Уильяма Дигота, который напился вдребезги и орал: «Мальчик! Мальчик! Теперь мы настоящая семья!»