Отвергнутая невеста дракона - стр. 11

8. Глава 7. Беда, госпожа!

Отец кряхтит, кидает в мою сторону взгляд, но не задерживает его на мне даже на долю секунды.

— Нет! Папа! — выкрикиваю я.

Но он будто меня не слышит. Упорно не хочет встречаться взглядом ни со мной, ни с мачехой.

На что я надеюсь? В этом доме не будет мне ни помощи, ни защиты.

— Ты что, спустишь ей всё это с рук? Она нас опозорила, дорогой! Её как минимум нужно запереть в комнате, чтобы подумала над своим поведением! — выдаёт миссис Румаш.

Отец небрежно машет рукой и вздыхает.

— Поступай как знаешь.

Отмахнувшись от меня одной фразой, он берёт одну из газет, которые уже до дыр должен был дочитать, и садится в излюбленное тёмно-коричневое кресло у камина.

Нас для него больше нет.

— Стардинг! — рявкает мачеха так громко, что я вздрагиваю.

Высоченный дворецкий тут же отлипает от стены, делает два шага вперёд и кланяется.

— Жду ваших указаний, моя госпожа, — произносит он с глубочайшим почтением.

— Отведи эту никчёмную в её комнату и запри! — велит мачеха, и мне становится ещё страшнее, потому что “запри” означает “убери ее с глаз долой, чтобы не мешала, пока я думаю, что делать дальше”. И это очень-очень плохо! — Отныне не давайте ей ничего, кроме чашки риса и воды в день!

— Так это… вашество, — неожиданно подаёт голос наша круглощекая повариха, которая всё это время отчаянно изображала из себя часть интерьера.

Не выдержала, бедная.

— Что?! — рявкает мачеха так, что хрусталь на люстре звенит.

— По вашему приказу юная госпожа ничего, кроме риса, не ест уже полгода. Но одной чашки в день…

— Значит, теперь и этого есть не будет! Ничего! Ни маковой росинки! Уведи её с глаз моих долой! И никто, слышите, никто не смеет её навещать! — добавляет госпожа Румаш, стрельнув взглядом в повариху и горничную, что прячества за косяков двери.

Ловлю на себе их сочувствующие взгляды и тихо киваю, заверяя, что всё в порядке, всё обошлось, не стоит вмешиваться. А то и им ещё влетит.

Стардинг, личный пёс матушки, добросердечием не отличается, потому нависает надо мной, как гора, и вякает, чтобы шевелилась, не то за волосы оттащит. И ведь не шутит.

При отце он сильно руки не распускает, но может и толкнуть на лестнице, а потом сказать: «Не слушалась, вашество, брыкалась. Не удержал». Не знаю, верит ли ему отец, но ничего не говорит.

И вот точно так же грубо, толчком в спину, Стардинг заталкивает меня в комнату, как неугодную рабыню, и с явным удовольствием запирает дверь.

У меня даже такое чувство, что ему платят надбавку к жалованию за доставленные мне муки. И если подумать, то он много старался, чтобы выслужиться перед мачехой. Даже избавился от старых слуг, что были ко мне добры, только повариха не захотела уходить.

Но сейчас она никак не поможет. Я даже в плечо её не уткнусь.

Всё, что у меня есть, — это старая подушка, впитавшая уже много моих слёз, и крохотное оконце, рама которого в «заплатках». Не очень эстетично, зато больше не сквозит. И откуда только эти дыры постоянно берутся? Уж не стараниями ли Стейши?

Хотя сейчас самая большая дыра не в оконной раме, а в моём сердце. Его будто неистово выжигали, а оно всё ещё бьётся и болит. И от каждого удара невыносимо настолько, что сводит зубы.

Забираюсь с ногами на скрипучую кровать и прижимаю подушку к груди. На эту ночь, а может быть, ещё на много дней вперёд она – моя подруга поневоле. А я наказана не пойми за что.