Оттепель. Действующие лица - стр. 43
И самое, может быть, главное – А. стал концертировать. В Ленинград, – сошлемся на его рассказ, –
я впервые приехал выступать со стихами в 50-х годах. Я читал стихи в большом зале Академической капеллы, слушателей было так много, что в гардеробе не хватало мест: люди просто швыряли шубы и манто на пол и мчались в зал. Почти то же самое случилось и во Дворце культуры имени Дзержинского, где зал аж на 1000 мест[208].
Это, конечно, время поэтического бума; «удивительно мощное эхо. Очевидно, такая эпоха!» – как сказал Л. Мартынов. Но бум кончился вместе с Оттепелью, а книг А., по-прежнему выходивших многотысячными тиражами, и в 1970–1980-е годы было не достать в магазинах. Их переписывали в школьные тетради, в дембельские альбомы, заучивали наизусть, и это приводило в изумленное негодование всех ценителей истинной поэзии. Пародисты ядовито вышучивали А., поэты как статусные, так и андеграундные в свою среду его не принимали, а критики, обычно между делом, говорили о злокозненной «асадовщине», называя его стихи «рифмованными прописями», «суррогатом», «лубком», а то и вовсе «китчем», пригодным будто бы лишь для совсем неискушенных читателей.
А., не принимавший никакого участия в жизни Союза писателей и никогда не откликавшийся на какие бы то ни было актуальные события в жизни страны, об этом отношении к себе знал, конечно, лишь изредка задевая пространными эпиграммами Е. Евтушенко или своего постоянного обидчика – пародиста А. Иванова. Но в споры не вступал – может быть, потому что на его стороне были его неисчислимые поклонники; во всяком случае, при опросе, проведенном «Комсомольской правдой» в конце 1970-х годов, 68 % ответивших своим любимым поэтом назвали именно А.
Воля ваша, но если это не слава, то что же? И удивительно ли, что, едва оправившись от постперестроечного шока, коммерческие издатели, чуткие к спросу, вновь принялись немалыми тиражами одна за другою, и во все более нарядных, красочных переплетах, выпускать книги А.? И награды пошли косяком тоже – к боевым орденам и медалям, к двум орденам «Знак Почета»», полученным в советскую эпоху, прибавились ордена Дружбы народов (1993), Почета (1998), «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени, а Сажи Умалатова от имени постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР в 1998 году так и вовсе удостоила А. званием Героя Советского Союза.
Но дело не в наградах, конечно. Дело в удивительной стойкости асадовской популярности, до сих пор не проигрывающей сопоставление и с популярностью эстрадных поэтов-шестидесятников, и с популярностью нынешних сетевых триумфаторов и триумфаторш.
«То, что стихи Асадова не выдерживают никакой критики с точки зрения литературных критериев, – вещь настолько очевидная, что доказывать ее смешно. Это не поэзия или, верней, другая поэзия. ‹…› Но ценности, утверждаемые им, – ценности нормальные, хорошие…» – заметил Д. Быков[209]. Да и Е. Евтушенко, даже не упомянувший этого имени в антологии «Строфы века» (1995), куда были включены стихи 875 авторов, в своем новом собрании «Десять веков русской поэзии» оказался более великодушным. И, может быть, к его мнению стоит прислушаться:
В чем был секрет его успеха? Он писал простым, доходчивым языком, без формальных изощренностей, без перегруженности культурными ассоциациями. Его стихи, при всей их дидактической лубочности, задевали чувства простодушных читателей. ‹…›, В самых банальных житейских ситуациях, которые, казалось бы, не заслуживали внимания искусства, Асадов отыскивал самые болевые точки и участливо отзывался на эту боль. Кто-то высокомерно назвал Асадова поэтом «пэтэушников и лимиты», но разве это не люди? И для них его стихи были неожиданно найденной спасительной теплотой, подсказкой, как преодолеть одиночество, как сделать карьеру, но и совесть сохранить, кому можно верить в любви, а кому нет. ‹…› Кстати, до сих пор его книги раскупаются, и не только в России. Я видел их на прилавке в Берлине рядом с рестораном «Пастернак». Значит, они кому-то по-прежнему помогают жить.