Отсутствие жизни - стр. 20
Смородник вошёл и остался стоять на ковре, чувствуя себя как никогда неуместным: пропахший дымом и бензином, в тяжёлых ботинках и грубой кожаной куртке. Надо было хотя бы расчесаться и надеть что-то другое… вроде бы у него была рубашка. Чёрная, но хоть такая. Всё лучше, чем футболка с непристойной надписью и скелетом руки, показывающей средней палец.
– Садись, мой мальчик, – прошелестела Сенница.
От её вкрадчивого голоса, от неизменно ласкового тона и мягких движений в душе что-то шевелилось – как сухая листва, подгоняемая ветром.
«Мой мальчик» – она называла так всех и всегда, но Смороднику на короткий миг верилось, что это предназначено только ему.
Он знал, что ничего хорошего его не ждёт. Пожизненное изгнание, за которым последует лишение всех привилегий: и жилья, и служебного мотоцикла. Ну хорошо хоть машину купил. В ней и спать можно. А на бензин и еду сам как-нибудь заработает. Если Сенница не решит сделать выбор в пользу чародейской казни, которая была справедливым наказанием за его провинность.
В груди противно царапалось что-то похожее на страх, смешанный с разочарованием.
Сенница налила в два бокала белое вино, разбавив его яблочным соком – мерзкое пойло, которому она никогда не изменяла, – изредка заменяя вино на вермут. Протянула один бокал Смороднику, но ему казалось, что если он сделает глоток, то упадёт замертво – столько яда плескалось в стальных глазах, обрамлённых сеточкой морщин. Он не знал точно, сколько Сеннице лет – наверное, не меньше шестидесяти, но за все годы, которые он провёл в этом логове, она почти не изменилась внешне.
Смородник не взял бокал. И не сделал ни шагу. Хотелось всё время находиться поближе к двери, ощущать спиной близость выхода – дать себе возможность сбежать. Он боялся, что Сенница снова – в который раз – околдует ласковыми речами, окружит мнимой доброжелательностью, а потом нанесёт удар под рёбра. Нет уж. Он больше не поведётся ни на «моего мальчика», ни на поглаживания по волосам, ни на предложение сесть рядом с ней на мягкие подушки. Он давно должен был стать умнее. Но на то ведь она и была главой, ратной Матушкой, что умела зачаровать – не метафорически, а вполне по-настоящему.
– Что же ты стоишь, как не родной? – прошелестела она. В голосе разливалась мягкая карамель, но глаза за стёклами очков оставались такими же ледяными. Смородник сделал полшага назад, упираясь спиной в дверь.
– Уже не родной, – скрипнул он.
Сенница пригубила напиток и поджала губы.
– Вот как. Ну как знаешь. Не стану спорить. После того что ты сделал – уже не родной. Поэтому буду кратка.
Она прошла вокруг дивана, отщипнула из вазы несколько виноградин и бросила в бокал. Затем села, провалившись между подушками, и закинула ногу на ногу. Смородник так и стоял, а в голове, нарастая, пульсировала мысль: «Беги, беги, беги-беги-беги…»
Он машинально нащупал в кармане кастет и стиснул.
Заметив его напряжение, Сенница усмехнулась.
– Какой же ты нервный, мальчик. Расслабься. Я же не враг тебе. Сколько мы с тобой знакомы? Шестнадцать лет? Никак не привыкнешь, шарахаешься, как дикий зверёк. Так жить нельзя.
Верхняя губа Смородника дёрнулась, обнажая зубы. Он едва сдержался, чтобы не нагрубить. Она могла поучать его раньше. Могла вить верёвки. Могла осыпать приказами – и он всё сделал бы, лишь бы снова услышать хоть пару добрых слов. Но тут Сенница права – так жить нельзя. Нельзя слепо ползать перед ней на коленях. Особенно когда она показала своё гнилое нутро.