Отсутствие жизни - стр. 19
Голову туго стягивало болью, в висках стучали молотки. Снова мигрень, чтоб её. Но от обезболивающих только сильнее захочется спать. Он покосился на лежащий на полу огромный матрас и досадливо скривил губы. Не время валяться, нужно ещё кое-что выяснить.
Уже несколько недель Смородник чувствовал себя так, будто бегает по кругу. Одни и те же форумы, версии, теории, места – но ни на шаг не ближе к разгадке. Проклятый упырь постоянно ускользал из рук – вернее, только дразнил, а в руки никогда и не давался. Иногда казалось, что вот-вот – и всё получится, но нет. И с каждой новой неудачей его отбрасывало лишь дальше от цели.
Мысли путались, перескакивали с одной на другую и размывались, никак не могли оформиться во что-то цельное – сколько он не спал? Наверное, уже трое суток. Каждый день и каждую ночь одно и то же: бесконечный просмотр тем в Сети, дорога, проверка новых мест, поиски без результата, злость на себя и растущая ненависть к остальным.
Но должно же найтись хоть что-то, в конце концов он не первый год выслеживает этих тварей и повидал всякое. Что с этим упырём не так? Или это сам Смородник уже потерял хватку? В одиночку охотиться куда тяжелее, конечно, чем в отряде, но выбора больше не было.
Тяжелее и опаснее. Руки под бинтами до сих пор болели, а прошло уже два дня. Обжёгся своей же искрой, спалив местами кожу до живого мяса – когда такое было? Как пацан невыученный. Позор.
Если встать и включить лампу, глазам стало бы легче, но тогда снаружи и из-под двери был бы виден свет. А в прошлый раз всё закончилось камнем, брошенным с улицы и разбившим окно. Нет уж, проще убавить яркость на минимум и для верности надеть тёмные очки. Плевать, всё равно никто не увидит и не назовёт его психом.
Матушка Сенница ясно дала ему понять в прошлый раз, что больше не осталось попыток, которые можно потратить впустую. Либо ловишь тысяцкого в ближайшие пару месяцев, либо выметаешься окончательно – а то и хуже. Без вторых шансов. Хотя, это, по сути, и был самый настоящий второй шанс.
Она позвала его к себе через две недели после отчисления из отряда. Консьержка внизу, с неохотой выдавая ключи, процедила, что Матушка ждёт у себя. Смородник тогда удивился – но не настолько, чтобы показать своё удивление. И вместо того чтобы подняться к себе, вышел обратно на улицу и свернул за угол – в крыло глав отрядов и их предводительницы.
Он бывал у Сенницы считаное количество раз, но чем старше становился, тем больше слетал флёр, окружавший её обитель в его голове. В детстве, едва он сюда прибыл, жилище Матушки виделось волшебным – золотистым, присыпанным пыльцой фей. Местом, где его называли сыном и гладили по голове. В подростковом возрасте всё чаще стало казаться, что ласковые речи и прикосновения – не больше чем дрессировка. Чтобы собака слушалась, её надо гладить и угощать. Называть хорошим мальчиком, но держать на коротком поводке. И с каждым последующим годом это впечатление лишь усиливалось – а может, это душа Смородника черствела, не способная принимать и отдавать тепло.
Тогда он переступил через порог, и в нос ударили удушающие запахи – ладан, карамель, ромашка, что-то вроде забродивших сладких фруктов. И с виду в её покоях всё было такое же, как и на запах: мягкое, душное, охристо-рыжее. Ковры с узорами, хрустальные светильники, парчовые подушки и тяжёлые шторы с бахромой по краям. Сама Сенница не изменяла себе: ухоженные седые волосы свободной волной прикрывали спину, на лице – очки в дорогой брендовой оправе – тысяч за тридцать удельцев; губы безупречно накрашены сливовой помадой, на ногах – шёлковые туфли на низком каблуке, с этнической вышивкой, поверх атласного песочного комбинезона она набросила парчовый халат, украшенный орнаментом. Полы халата свободно свешивались по бокам, как крылья огромной бабочки, и при каждом движении от Сенницы пахло терпким и сладким, ещё душнее, чем от зажжённых благовоний.