Отрок. Внук сотника - стр. 29
«Я, Ратников Михаил Андреевич, проживающий: Санкт-Петербург, улица… Мама моя! Получилось! Я живой, я молод, я свободен! Впереди целая жизнь…»
– Михайла, ты чего? Андрюха, лови его, падает!
Очнулся Мишка уже на земле, от того, что Немой плескал ему на лицо воду, а Чиф ее тут же слизывал. Все-таки эмоциональный всплеск оказался очень мощным, и детский организм благоразумно отключил сознание, ставшее на какой-то момент настоящим вулканом страстей, как бы банально это определение не звучало.
Дед, сначала решивший, что вернулась непонятная внукова болезнь, потом пересмотревший диагноз в сторону «солнцем голову напекло», заставил Мишку часа два пролежать в тенечке, а по пути домой все время поглядывал, не собирается ли внучек снова сковырнуться с конской спины на грешную землю.
Двухчасовое лежание в тенечке действительно помогло: эмоции кое-как удалось пригасить, но мысли… Мысли с этого дня стали одолевать «новорожденного» постоянно. Так и появилась привычка к внутренним монологам или диалогам с язвительным собеседником, иронично обращающимся к Мишке «сэр Майкл».
Впрочем, поначалу впадать в особую задумчивость новое тело не давало. Детский организм требовал движения, крика, впечатлений – всего того, что так раздражает порой взрослых в детском поведении, но что совершенно необходимо для нормального развития. Зачастую Мишка легко побеждал Михаила Андреевича Ратникова, и тот на некоторое время как бы засыпал. Но зато, когда выпадала спокойная минутка, мысли, отнюдь не детские, начинали литься, захватывая сознание безраздельно.
Максим Леонидович оказался прав: адаптация удалась стопроцентно. Дом был действительно родным домом, мать – матерью, язык двенадцатого века – родным языком, привычным и понятным. Даже быт, коренным образом отличный и менее комфортный, не порождал никаких проблем.
Временной зазор между «вселением» и «осознанием» сыграл роль своеобразного психологического демпфера. Не будь его, еще неизвестно, как бы принял человек ХХ века необходимость есть вместо картошки репу, пользоваться вместо (пардон) туалетной бумаги мхом и мыть голову печной золой. А так Мишку нисколько не удивляло и не шокировало то, что сарафаном называется мужская верхняя одежда, что женщины используют для стирки куриный помет, что спать приходится вповалку на полатях, что в жаркую погоду мужчины, пренебрегая штанами, щеголяют в одних долгополых льняных рубахах.
Оказалось, что не является предосудительным называть вслух своими именами мужские и женские гениталии (они еще не стали ругательными), слова «змей» и «гад» поменялись местами (змей – ругательство, а гад – обобщенное именование пресмыкающихся и земноводных), слово «дядька» обозначает не родственника, а наставника или просто нестарого, но уважаемого человека.
Любой взрослый (вовсе даже и не родственник) запросто может отпустить пацану подзатыльник или пинок (за провинность или просто так – чтоб под ногами не вертелся), и это не считается непедагогичным. А за серьезный проступок могут (вздрогните, господа гуманисты!) выпороть и плетью.
Чуть ли не половина домов в Ратном не имела печных труб и топилась по-черному. Несколько же совсем старых домов имели земляные полы и, входя в них, приходилось не подниматься на крыльцо, а спускаться на три-четыре ступеньки вниз, так как эти дома, по старинному обычаю, были почти на треть заглублены в землю. Окошки в домах служили скорее для вентиляции, чем для освещения, и либо затягивались бычьим пузырем, либо просто задвигались дощечкой.