Отпущение грехов - стр. 36
Тревожило его и то, что нога после удаления дробин пухнуть не перестала, но Исмаил его успокаивал и каждые три-четыре часа менял мазь, делая восхищенные глаза и уверяя, что дела движутся все лучше и лучше. Священник ему не верил, от перевязки к перевязке нога болела все сильнее.
Устав от безрезультатных поисков еды, они довольно быстро, чуть ли не на вторые сутки, начали ругаться и, что еще хуже, ввязываться в бесперспективные религиозные диспуты. И священник лишь с огромным трудом удерживал себя от какого-нибудь колкого замечания, когда Исмаил строго пять раз в день становился в позицию и начинал свой очередной «Магриб-ахшам намаз». Если честно, отец Василий и сам удивлялся вспыхивающей в себе совсем не христианской нетерпимости, но объяснял это тревогой за семью, прихожан и собственное донельзя неопределенное будущее.
Но едва садилось слабое весеннее солнце и наступала ночь, они смиряли гордыню, просто потому, что спать иначе, чем тесно прижавшись друг к дружке, было невозможно. Впрочем, на вторые сутки они привыкли и к этому и, отпуская соленые армейские шутки по поводу разных способов согреться двум мужикам в одной постели, стаскивали с себя бушлат и свитер и, тщательно следя за тем, чтобы это сдвоенное «одеяло» распределилось поровну, укладывались спать.
Причем Исмаилу все равно было спать теплее, потому что, во-первых, он был меньше и его «честной» половины хватало, чтобы укрыться целиком, а у отца Василия то торчала снаружи широкая поясница, то выпирал из-под бушлата живот. Никогда раньше он не думал, что живот может мерзнуть.
Ну и еще было обстоятельство. Сапоги отца Василия так и остались лежать там, где он их снял, когда хотел слазить в воду за медведевским ружьем, – слишком уж спешно пришлось удирать от ОМОНа. И теперь священник нет-нет да и поглядывал на аккуратные, как с выставки, ботиночки муллы, искренне сожалея, что они на шесть размеров меньше, а потому их никак нельзя разделить по-братски.
– Вот скажи мне, Исмаил, – печально вздыхал он. – Почему русский человек всегда остается без сапог? А всякие там мусульмане и одеты, и обуты, да еще и одеколоном за двадцать баксов пахнут?
– За пятьдесят, – обиделся мулла.
– Тем более.
– Головой надо думать, батюшка, головой, – нравоучительно постучал себя пальцем в некогда бритый, а теперь поросший черным колючим ежиком череп мулла. – А не тем местом, где ваша русская правда живет.
– А почему это, по-твоему, она именно «там» живет? – пришла очередь обидеться отцу Василию.
– А потому, что у вас, русских, все через это место делается.
Священник тоже захотел ответить какой-нибудь гадостью, но сдержался. Сам виноват, да и не так уж не прав был Исмаил.
Лишь на третье утро, на третьи сутки полной голодухи, когда кишки, казалось, стали совершенно стерильными, Исмаил вздохнул и произнес:
– Ты, наверное, прав. Надо выходить к людям.
Священник задумался. С одной стороны, теперь, спустя изрядное время после отчаянного бегства, опасность поимки ему и самому стала казаться какой-то нереальной, а с другой – перспектива трехразового питания в одном из «бетонных ящиков» усть-кудеярского СИЗО выглядела теперь куда как привлекательнее, чем прежде. Но он отдавал себе отчет, что это все – иллюзия, очередной глюк изголодавшегося желудка и слабого духа.