Открытая рана - стр. 2

Отступив на пару шагов, я поднял ствол моего АС-44 – автомата Судаева – и разрядил в бандеровскую сволочь остатки магазина. Переведя дыхание, оглядел свою группу.

Это был серьезный должностной проступок. Доложи кто-нибудь, что оперуполномоченный ОББ НКВД угрохал важный источник информации, – и последствия могут быть если не фатальные, то неприятные.

Мои парни сделали вид, что смотрят в другую сторону. Ведь летний день такой пригожий. Птички в небесах летают. Лиса прошуршала, махнув хвостом. Благолепие. Просто нет времени обращать внимание на то, кто, кого и за что пристрелил.

Так что никто меня не сдал – команда у меня была сплоченная, друг за друга горой. Но урок этот я запомнил и больше себе такого не позволял.

Спасенный учитель Ленковский тогда только и произнес что-то типа:

– Спасибо вам, товарищи.

После чего сгорбился. Присел на корточки, прислонившись спиной к стволу березы. Из него будто вытащили стальной стержень. Он огляделся осторожно окрест, лишь мазнув вскользь своим взором по телам врагов. В его глазах блеснули слезы.

Я прекрасно понимал его состояние. Он уже попрощался с этим миром. И его стойкая гордость последних минут отняла у него все силы. Теперь он возвращался в такую прекрасную жизнь, как будто заново впитывая цвета, чувства, красоту. Он был жив. И это было счастье. И вместе с тем он продолжал терять своих друзей, соратников, что гнуло его к земле.

После этого мы с ним не сталкивались. Я только видел его личное дело, когда знакомился со всеми сколь-нибудь значимыми фигурами Проекта. И вот в апреле 1950 года встретились лицом к лицу в одноместной палате госпиталя Первого главка.

В воздухе витал неповторимый, туманящий душу и отдающийся слабостью в коленях больничный запах. Это был запах беспомощности, отчаянья и надежд. И запах скорого приговора, который тебе объявят, – финал ли настал, или ты еще покоптишь небо, радуя мир своими добрыми и злыми делами.

Ленковский лежал на белых простынях, и сам был белый, с перевязанной головой и уже сходящими синяками на лице, принявшими желтый цвет. Он выпрямился, присел, когда я зашел, и локтем неуклюже задел стоящий на тумбочке рядом с кроватью закрытый пузырек. Тот со стуком упал и покатился по полу.

Я внимательно посмотрел на бывшего учителя. Не так много времени прошло между нашими встречами – всего четыре года. Но будто пропасть пролегла. И страна уже жила по-другому. И город у меня другой – Москва. И дела совсем иные. А вот Ленковский все тот же. Разве что заматерел и стал куда более солидным. Но как и тогда – избитый, гордый и упрямый. Будто схлопнулись две точки на временном отрезке наших судеб, явив мистическим образом повторение обстоятельств и событий. Вот только сейчас я выступал не в роли отважного спасителя, а скорее въедливого следователя, устанавливающего картину происшествия, причины и, что самое главное, возможные последствия.

– Ну что, больной. Помните меня? – с улыбкой осведомился я, присаживаясь на табуретку рядом с койкой.

Он посмотрел на меня внимательно и с внутренней болью. Встряхнув головой, с каким-то вызовом воскликнул:

– Нет!

– Нижние Шатры. Березняковский лес. Профессор. Казнь председателя сельсовета.

– Не помню. Ничего не помню. – Он зажмурил глаза, будто надеялся, что я исчезну.