Откровения знаменитостей - стр. 4
О судьбе родителей я написала в своей книге, но для не читавших ее и для молодых коротко расскажу: мой отец работал на Шпицбергене советским консулом и начальником шахт. Его послал туда Отто Юльевич Шмидт. Моя мать – актриса немого кино, вгиковка из первого выпуска. Для того времени мама играла очень много – снялась в восьми или девяти фильмах. Играла узбечек, а это были все страшные трагедийные судьбы. В кино, сидя рядом с ней, я плакала. Мама старалась меня успокоить, а я сердилась, что она мешает мне плакать.
В 37-м году начались массовые аресты. Мои родители не избежали тяжелой участи. Отец был расстрелян. Мать – в тюрьме. Позже, когда время изменилось, мы узнали, что отец был реабилитирован за отсутствием состава преступления. История банальная.
– Какая жуткая подробность из того трагического времени нет-нет и тревожит вашу память?
– Официальный приговор отцу – «10 лет без права переписки». И лишь потом люди узнали, что это означает мгновенный расстрел. Тут же, сразу приводилось в исполнение. Отец убит невинно! До конца моих дней я буду это помнить.
– Майя Михайловна, у вас великое множество поклонников, влюбленных в ваше искусство. Но и недоброжелателей хватает. Что вам труднее переносить – приставучее преклонение или зависть и интриги?
– К поклонениям можно привыкнуть, они не очень угнетают. Всегда была счастлива доставлять людям радость. Признаюсь, завистникам я мало приносила радости. А интриги – это обидно, и даже очень. Любой человек на это обращает внимание. Я не исключение.
– Не от этих ли интриг приключались ваши бессонницы?
– Не только от них. Когда мы начали ездить на гастроли по миру, то никак не могли приспособиться к скачкам времени. По-московски – ночь, а там, где-то, день. Чтобы танцевать, надо поспать, и мы глотали снотворное. В одной Японии я была 35 раз!
– Вы уже почти японка! Они вам памятник должны поставить.
– (Смеется.) Какие-то общества Плисецкой у них уже есть. Зимой собираюсь отправиться в тридцать шестое путешествие туда – там тоже планируют фестиваль. Так что путешествия отучили меня спать, и теперь я боюсь – не усну – и принимаю снотворное. Есть анекдот: «Доктор, я страдаю бессонницей». – «А что вы делаете, чтобы заснуть?» – «Я считаю». – «До скольких вы считаете?» – «До трех». – «Ну, так быстро засыпаете?» – «Иногда в четыре». Сколько мне ни говори, что снотворные опасны, я с детства неслух: говорят – нельзя, я слушаю и все равно делаю по-своему.
– Чем вы себя ограждаете от хамского наскока дураков, особенно кем-то науськанных?
– Отвечаю им одной фразой: оставайтесь непоколебимо убежденными в своей правоте.
– В тексте Мериме Кармен не столь совершенна, как в вашем танце: в каждом жесте, в повороте головы – сама гордость и страсть. В ней – победная артистическая выразительность. Вы Кармен открыли в себе?
– Я ее так понимаю. Играю искренне. Конечно, как Альберто Алонсо поставил, он ведь мог решить ее образ как в опере, на полном серьезе. А я даже классику танцевала с юмором. Иначе скучно. А Кармен в опере делают эдакой вамп. Наша с Алонсо Кармен издевалась, смеялась и испытывала партнеров. Тореро ей был просто интересен – что это за тип? Хосе она очень хорошо знала. Есть там сцена «По дороге в тюрьму». Алонсо поставил ее очень выразительно. Там каждый шаг, взгляд что-то значат. Если это исполнить, роль получится! Я играла и смотрела на реакцию партнеров: схулиганю и смотрю на него. Испанским зрителям это очень понравилось. И в зале раздалось «оле!». Я жила в спектакле страстями, которые чувствовала в Кармен. Мне и рассказ Мериме очень нравился, не могу сказать чем. О музыке Бизе я всю жизнь думала. Когда я увидела у нас в Ледовом дворце спектакль «Кармен» кубинского балета в постановке Алонсо, я просто упала со стула от изумления. И сказала, как Таня Ларина: «Это он!» Побежала за кулисы к Альберто. Мы еще не были знакомы. Влетела и с ходу: «Альберто, вы хотите для меня поставить «Кармен»?» – «Я об этом мечтаю», – сказал балетмейстер.