Отцовский крест. Скорбный путь. 1931–1935 - стр. 22
В половине вечерни о. Петр, одетый по-дорожному, вышел из алтаря, помолился на амвоне и пошел к выходу. Никто его не провожал, это могло только повредить ему. Все стояли на своих местах, словно он просто шел в сторожку окрестить слабого ребенка, только сердца рвались за ним.
Прошло довольно много времени, прежде чем он сообщил о себе. Оказалось, что по прибытии на место назначения его послали в лагерь на лесозаготовки, и только через несколько месяцев разрешили жить свободно.
«Я бы ни за что не вынес работы в лесу, если бы мне в Пугачеве не дали возможности вырезать грыжу. Теперь я вполне здоров и мог работать наравне с другими», – писал он, снова благодаря о. Константина за то, что тот «дал ему возможность лечь на операцию», т. е. послужил в это время один.
В последнем письме о. Петр описывал, как устроился в настоящее время. Он опять на приходе, в селе. Попросился поближе к родине, захотелось послужить среди своих сородичей-вотяков. После лагеря ему, конечно, там нравится, тем более, что удалось повидаться с дочкой; но некоторые забытые им местные обычаи удивляют его почти так, как удивили бы русского. Он писал, что народ духовно совсем дикий – «крещен, но не просвещен». Совсем не умеют вести себя в церкви – шумят, разговаривают в полный голос, стоят спиной к иконам, случается, что и семечки начинают грызть. Приходится время от времени останавливать богослужение и наводить порядок. Тут же в церкви устраивают поминки. Покойника везут с песнями, без церемонии усевшись на гроб. На крышку гроба прибивают шапку покойника и кисет с табаком.
«Я их уговариваю не делать этого, – писал о. Петр, – говорю, что на том свете табак не нужен, там не курят. А они отвечают: «Ты там не был, не знаешь’».
Письмо читалось в сторожке, в присутствии всех желающих послушать.
– Вот и нашему отцу дьякону, когда он умрет, мы кисет на крышку прибьем, – кольнула мать Евдокия.
Дьякон в ответ только что-то промычал.
Больше писем от о. Петра не было. Скорее всего он опять пошел по тому же пути, что и другие.
Глава 6. Последние встречи
Лето было жаркое или, может быть, казалось таким, потому что квартира была похожа на оранжерею, – окна со всех сторон, и горячее солнце с утра до вечера светило в них. Открывать их Максимовна запрещала: днем – мухи налетят, рамы рассохнутся, а вечером, особенно в дождь, – рамы разбухнут и перестанут закрываться. На ночь все выбирались во двор; устроили себе постели на больших пустых ящиках и спали там, даже если шел дождь. В душную комнату уходили только тогда, когда насквозь промокали старенькие стеганые одеяла, которыми они укрывались.
Особенно страдал от жары о. Константин, и летом ходивший в черном кашемировом подряснике. На то время дня, которое он проводил дома, он обосновывался на своей постели, тоже на ящиках, в узком переулочке между глухой стеной домика и забором. Там всегда была тень, всегда продувал сквознячок, место было укромное, и о. Константин, спустив с плеч жаркий подрясник и оставшись в голубой сатиновой рубашке, спал там, читал, делал выписки или готовился к очередной проповеди. Иногда к нему туда забирались Боря и Валя и начинались длинные разговоры. Пустых разговоров о. Константин не любил. Даже с детьми он умел говорить о том, что его в данный момент интересовало. Однажды он начал объяснять Боре чин пострижения в монашество.