От великого до смешного. Совершенно эмоциональные и абсолютно пристрастные портреты знаменитых людей - стр. 26

Дочь Нина признавалась: «Может, не совсем удобно об этом говорить, но общеизвестно, что отец имел колоссальный успех у женщин. Его постоянно окружало большое количество поклонниц и почитательниц». Большое количество – это еще мягко сказано. Своим фантастическим обаянием он влюблял в себя всех женщин. Он не был красавцем, альфа-самцом, но был, и внутри и снаружи, рыцарем, посвятившим себя бескорыстному служению Женщине и Любви. И женщины это чувствовали. И потому стремились во что бы то ни стало обратить на себя его внимание. И это им легко удавалось… Он даже уставал от стольких Любовей. «Я устал от чувств, – признавался он. – Если бы все мои Любови волею Бога превратились в сестер моих, любящих друг друга… я, вероятно, вздохнул бы с безмерным облегчением».

Когда женщины почему-то не желали превращаться из пылких любовниц в тихих непритязательных сестричек, он выпрыгивал, решив свести счеты с жизнью, в окно… Однажды выпрыгнул со второго этажа и отделался неосложненным переломом левой ноги, которая, укоротившись после того, как срослись кости, сравнялась по длине с покалеченной правой. И – вот тебе фокус! – Бальмонт перестал хромать.

«Душа моя уже не бывает захвачена в вихрь каждой женской юбки, – жалуется Бальмонт в письме к Волошину. – Раньше я не мог пройти мимо женщины. Мне казалось необходимым создать какие-нибудь отношения, чтобы что-нибудь между нами было: намек, поцелуй, прикосновение, трепет…» Теперь все иначе. Хоть он еще и выглядит молодо и все так же красит свои роскошные длинные волосы в огненно-красный цвет, но он уже не идол. И стихи его уже не те, другие:

Третья и последняя его жена, Елена Цветковская (Бальмонт звал ее «моя Элэна»), на некоторое время сумела вернуть ему иллюзию прежних счастливых лет. Это была необычная женщина: «Для нее не было больше счастья, как быть с ним, слушать его. Она следовала за ним всюду как тень, исполняя его желания, прихоти, все его «хочу», в каком бы состоянии он ни был. Сопровождала его в его блужданиях днем и ночью. Сидела с ним в кафе, пила с ним то, что он пил…» Андреева приводит печальную историю о том, как юная наследница ее супружеского ложа, простуженная, в одном платьице (выскочила за Бальмонтом из дому в чем была), «примерзла к скамейке на бульваре в Париже, где ему вздумалось сидеть очень долго ночью, и, вставая, содрала вместе с платьем кожу».

Ну что ж, особенному мужчине Бог посылает в жены особенную женщину. Любопытно, что тягу к «нестандартным» поступкам унаследовала и их дочь – Мирра. Тэффи вспоминала, как однажды в детстве Мирра разделась догола и залезла под стол – «и никакими уговорами нельзя было ее оттуда вытащить. Родители решили, что это, вероятно, какая-то болезнь, и позвали доктора. Доктор, внимательно посмотрев на Елену, спросил:

– Вы, очевидно, ее мать?

– Да.

Еще внимательнее на Бальмонта.

– А вы отец?

– М-м-мда.

Доктор развел руками.

– Ну так чего же вы от нее хотите?»