Размер шрифта
-
+
От шрама до шарма. Стихи - стр. 12
Сведёт его для равенства с ума.
Так неужели ты готов терпеть
Больного, кто тебя возненавидит,
Пока ты, ковыряясь в алфавите,
Словам и то приказывал болеть?!..
Простынка стёрлась от любви
Простынка стёрлась от любви.
Но выбросить – смириться с первым,
кто вздумал страстью удивить
привыкшую к изменам стерву.
Я буду спать на ней одна.
Свои потёртости считая
по язвам, —
если влюблена
в тебя как язва.
Но куда я
сбегу от ревности своей,
когда, вытряхивая ветошь,
стираю память с простыней,
а ты опять ту стерву метишь…
Не снова, так опять
Хочется снова, а снова не будет.
Выстиран самый оранжевый шов.
Можно теперь одеваться в любую
тряпку, – а цвет мимо счастья прошёл.
Две мандаринки, четыре конфетки.
Кто-то расщедрился нас поминать?
Снова не будет, не спорю. Но редко
всё же съедаю нечётные пять —
вместо подачек чужого обеда.
Счастье приходит однажды в себя.
Цвет возвращается. Радость одета,
даром сбывая архив из тряпья.
Когда лучше не делить…
Если разделить одну меня
на тебя – и мой остаток после,
то уже никто меня не спросит,
где мой дом, а где – хозяйка. Я
стану незаметная, как совесть,
для которой кончилась вина.
Мой остаток – мама, дочь, жена
в не-существовании, но ссорясь
ради одного, в ком я – одна.
Родные люди лучше
Родные люди лучше всех стихов.
Их сердце бьётся в ритм твоей надежды,
что всякий непутёвый и потешный
кому-то нужен —
жалкий и плохой.
А если человека не нашёл —
родного, своего, то эти игры
с самим собой —
прогулки нагишом
по дому,
фантазируя – для мира.
Месть
Наверно, это всё.
Мои слова устали
во мне существовать,
не существуя вне.
Им так хотелось быть
крылом
свободной стаи.
А жили – взаперти,
ломая жизнь
и мне.
«Любовь давно не удивляется…»
Любовь давно не удивляется
абсурдной правде свысока:
чем гениальней похоть бл@дская,
тем ближе Божия рука.
жжжжжжж
(Почти ироническое)
Как же нелепо кончается осень…
Люди, как листья, рассыпались – и
больше друг друга на ветер не бросят.
Вместе сгниют от стихов до земли.
Нет ни красивых, ни умных. Едино
в жиже дождливых слияний. Но я
чувствую всё же, что рядом мужчина. Пусть
и законченный в куче бабь'я.
Сакральная обнажённость
Раздетой улице не нужен
цивилизованный наряд.
Ей нравится развратность лужи,
не ублажающей твой взгляд,
а просто для себя кайфуя,
пока не высохнут толчки
дождя, чьи дерзостные струи
лишь глубиной и высоки.
А что увидят в этом люди,
раздетой улице плевать.
Природе негде спрятать груди,
зато не надо и скрывать.
Что же так мерзко…
Что же так мерзко на сердце?
Где эта лучшая жизнь?
Надо проснуться, одеться.
Выйти наружу – и вниз
Прямо до шумного центра.
Здесь и не думали спать.
Всякая дурь разодета,
Чтобы её не узнать.
Я б научилась быть лучше.
Тоже сошла бы с ума.
Но никому ведь не нужен
Текст с середины письма.
Надо вернуться в начало.
И н и ч е г о не писать.
Шум – это то же молчанье,
Если весь город – тетрадь.
В клетке – спокойно и тихо.
В ней остановлена мысль
Намертво спящего психа.
Жизнь, хоть разочек приснись…
Я бы к маме…
Я бы к маме спать сбежала,
чтоб себя уже не мучить,
и не нужен мне ни адрес,
ни казённая кровать.
Но и маму было жалко.
У неё, наверно, лучше
Там соседи. Хоть старались
ей хозяевами стать.
Чем порадовать смогу я
душу, у которой радость
не поймёт мою земную,
а небесной – нет ещё…
Так что мне себя такую
потерпеть немного надо.
Вдруг и здесь шутя усну я —
и проснусь, где шут
прощён.
Страница 12