От империй – к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации - стр. 104

. Еще в самом начале войны Эдуард III вынужден был под давлением парламента издать статут 1340 года о раздельном существовании двух государств в случае, если ему удастся получить корону Франции. Беспокойство парламента было понятно, ведь объединение двух королевств могло грозить английским вольностям. Слияние Англии со все еще глубоко феодальной Францией означало бы потерю политических завоеваний буржуазии. В 1420 году после подписания мира в Труа парламент потребовал от Генриха V подтвердить этот статут, что и было сделано.

Генрих V, как и его предшественники, использовал свои претензии на французский престол как аргумент в политическом торге с династией Валуа. Максимум, на что он мог рассчитывать после сокрушительного разгрома французских армий в 1415 и 1417 годах, – это на установление личной унии между двумя королевствами. Такие унии возникали в истории неоднократно, но редко вели к реальному объединению государств[247].

Вопреки позднейшей националистической пропаганде, речь не шла об исчезновении Франции с карты Европы. В рамках подписанного в 1420 году договора в Труа государственная самостоятельность французского королевства сохранялась. Страна неизбежно вновь обрела бы и собственного отдельного короля[248]. Вопрос, который оставался открытым в 1420-е годы состоял лишь в том, какая династия в конечном счете закрепилась бы в Париже: младшая ветвь Ланкастеров, Валуа или Бургундский дом?

Мирный договор, подписанный в Труа, принято представлять победой Англии, но при внимательном чтении его пунктов обнаруживается нечто совершенно иное. Провозгласив личную унию двух королевств, договор одновременно обязывал англичан вернуть Франции все завоеванные территории, включая Аквитанию. Законодательство и администрация французского королевства оставались неизменными – ни о каком слиянии государств речь не шла. Как заметил один из британских историков, «англо-французская ассоциация, предлагавшаяся Уинстоном Черчиллем в 1940 году, была более тесной, чем та, что предусматривалась договором в Труа»[249].

Подписывая договор, Генрих V во имя династических интересов жертвовал интересами Англии. Объясняется ли это тем, что французы выиграли на дипломатическом поприще все, что проиграли на поле боя, или тем, что в английском короле феодальный лорд победил политика Нового времени, – нам остается только гадать.

Победитель при Азенкуре находился на вершине популярности и успеха и мог позволить себе многое, но рано или поздно английское общество должно было выразить недовольство. Генриху и его наследникам была нужна французская корона, а английской буржуазии наследство

Плантагенетов было глубоко безразлично. Ей нужны были порты в Нормандии, безопасный морской путь через Ла-Манш и торговые ворота на континент. Ради этого купцы Лондона финансировали экспедиции Генриха. Вся предшествующая политика английских королей основывалась на принципе «обмена мира на территории». Отказ от претензий на французскую корону, гарантирующий Франции защиту от повторных английских вторжений, должен был компенсироваться передачей захваченных земель или хотя бы их части под английский суверенитет и прекращением пиратских набегов на английские портовые города с побережья Франции.

Учитывая, что официальные цели войны в Англии всеми признавались и не оспаривались, критиковать договор в Труа было невозможно. Генрих V формально достиг многолетней цели, ради которой велась война, выполнил ее идеологическую программу, но одновременно свел на нет ее экономические и политические результаты. Однако буржуазия выразила свое отношение к итогам войны вполне в своем духе: парламент, со своей стороны, свел к минимуму расходы на военные и политические дела во Франции, объясняя это тем, что французы сами должны финансировать свое новое правительство.