Остров - стр. 31
Ей вспомнилась другая река, другое время. Теперь щипало оба глаза, и она, не поднимая головы, потерла их рукой. Порыв ветра взметнул ей волосы, поиграл и бросил в лицо, скрыв набежавшие слезы, Юля крепко сцепила зубы, сдерживая всхлип, и волосы убирать не стала. Спряталась.
— Смотри, смотри, — зашептал Остапчук, указуя на нее рукой. — Ты видишь? Видишь?
— Вижу, — сказал Гореславский. — И что?
— Дурак! — в сердцах бросил Остапчук. — Ее рисовать надо. Это же лицо! А волосы? А глаза? Заметил? Помнишь русалку у Кости Васильева? Эх, вот нет его с нами…
— Сам дурак! — огрызнулся Гореславский. — Чем рисовать? Вот этим? — И он вытянул перед собой скрюченные артритом пальцы.
— А хоть и так! — Остапчук вздернул давно небритый подбородок. — Художник и ногой нарисует, если надо. А ты...
— Что я? — спросил Гореславский, безмятежно смотря вдаль.
— Конъюнктурщик! — взвизгнул Остапчук. — Тебе столько всего дано, а ты... сидишь тут... выставки он устраивает... На старой славе выезжаешь?
— Кем дано? — усталая усмешка тронула губы Гореславского.
— Богом! Природой! Дьяволом! Я не знаю кем!
— Тебе что ль меньше дано? — прищурил глаз Гореславский. — Не меньше. Только ты свой талант, свою искру божью на это променял... — И он потряс в воздухе полупустой «Рябиновкой». Посмотрел и сделал огромный глоток.
— Дай сюда! — вырвал у него бутылку Остапчук. — Руки у него... — проворчал он и вытянул вперед ладонь. Рука с обкусанными ногтями слегка подрагивала, он вздохнул и, сунув ее в карман, извлек мятую пачку сигарет. — Будешь? — предложил он Гореславскому.
Тот отрицательно покачал головой, но потом, махнув рукой, достал сигарету и сунул в рот.
— Здоровье бережешь? — ехидно спросил Остапчук и чиркнул зажигалкой.
Гореславский не ответил, жадно затянувшись.
— Ну и гадость ты куришь! — скривился он, выдохнув густую струю дыма.
— Так на другие денег нет, — пожал плечами Остапчук. — Пенсия, сам знаешь, какая... Хотя где тебе знать... Ты же у нас всегда хорошо пристраиваться умел... Конъюнктурщик!
— Давай не будем! — раздраженно ответил Гореславский. — Каждый раз одно и то же! Как выпьешь, так начинается! Сколько раз я сюда приезжаю, столько раз мы с тобой ссоримся! Может, хоть в этот раз сломаем традицию?
— Ага! — радостно и зло засмеялся Остапчук. — Это ты у нас любишь — традиции ломать. Как ветер сменился — так и у Жоры Славского традиции поменялись. Как модно было сантехнику искусством провозглашать — так у нас унитазы, да писсуары кругом, как мода на старорусское пошла — у нас церквушечки, да витязи с мечами. Как...
— Уймись! — прикрикнул на него Гореславский. — Никому не запрещено искать новые формы!
— Только почему-то у тебя всегда новые формы совпадали с текущими тенденциями. Конъюнктурщик, я же говорю.
— Ну и что? — Гореславский, внезапно успокоившись, с наслаждением затянулся и прислонился к центральной опоре грибка. Он смотрел на темные воды реки и улыбался. — Да. Можно и так сказать. Я хотел рисовать, хотел, чтобы мои картины нравились людям, чтобы их покупали. А ходить в ботинках фабрики «Скороход» и в пиджаках от «Большевички», жить в коммуналке и давиться в очередях за колбасой не хотел.
—Ты продался за сервелат, Жора! — горестно воскликнул Остапчук.
— Иди ты! — махнул на него Гореславский рукой. — А ты не продался?