Осторожно! Токсично! - стр. 3
Свежесть июньского вечера пьянит и кружит голову. Набираю полные лёгкие цветущего воздуха, закрываю глаза и медленно выдыхаю. Вот она жизнь, а не буйные скачки в клубе. Я всегда любила летние вечера, пахнущие жаром, землёй и цветами. Часто в этот коктейль примешивался запах навоза, но он не портил ощущение счастья, а дополнял его.
Если бы у меня был нормальный отец, я бы вряд ли уехала так далеко из деревни. Учиться можно пойти и в районный университет, а потом работать в ближайшей больнице. Но, вместо папы у меня был отчим, липнущий по выходным к бутылке. И, если в детстве он мог по-отечески приложить ладонь к моей пятой точке в воспитательных целях, то последнее время приклад стал далёк от воспитания.
Сколько раз он зажимал меня в углу, пока мать задерживалась на вечерней дойке. Сколько раз я отбивалась, размахивая руками и ногами. Сколько раз я рассказывала о его домогательствах маме, но она не верила и обвиняла меня в наговоре. Вполне предсказуемо она сделала выбор в пользу мужика, отца своих детей, а мне пришлось уехать как можно дальше.
Здесь вечера другие. Не такие яркие. И небо, как будто, серее, тусклее, а звёзды кажутся недоступнее. Но после душного клуба ветер, напитанный разогретым асфальтом, сдобренный ванилью из пекарен с открытыми верандами, орошённый влажностью с реки, игриво путается в волосах и соблазняет на прогулку.
Отмахиваюсь от таксиста, резво выскакивающего из машины и открывающего дверь, принюхиваюсь к потоку воздуха, выбирая направление, и ныряю во двор, через который можно выйти на набережную. Пара поворотов, метров пятьсот неспешным шагом, и передо мной бликует палитра закатных красок, живыми мазками разбросанная по воде.
Облокачиваюсь на парапет, любуюсь буйством красок и почему-то хочется закурить, хотя никогда этим не увлекалась. Так, попробовала разок, чтобы не отставать от девчонок из класса. Помню, мутило меня тогда до ужина и вырвало после гречки с молоком. Вывод был сделан однозначный — больше никаких сигарет. И гречка в соитие с молоком ушла из меню навечно.
Я ловлю свой дзен, растекаюсь по поверхности течения и как будто уплываю от суеты города. Мимо проносятся автомобили, лениво прогуливается народ, перед глазами мелькают борта речных трамвайчиков, чайки с голодным криком бросаются вниз. Где-то в сумке пиликает телефон, но мне не хочется возвращаться обратно. Я как та чайка, ударившаяся об воду и свободно взметнувшаяся ввысь.
Резкий, мужской смех сдёргивает с высоты и болезненно приземляет на землю. Слишком близко, слишком громко, словно над ухом, и от этого сердце бьётся в испуге о рёбра. Мой дзен и невесомая умиротворённость с треском плюхаются под ноги и с бульканьем идут на илистое дно.
— Такая красивая девушка и скучает в одиночестве, — врезается в меня банальный подкат, и я собираюсь его проигнорировать, но внедрившаяся в моё пространство рука, уверенно расположившаяся на гранитном уступе, привлекает внимание.
Крупная ладонь с выпуклыми венами, тронутая золотистым, не московским загаром, с тонкой вязью иероглифов по запястью, частично прикрытой кожаной плетёнкой с красными и зелёными фенечками. Чистая, мужская сила, фонящая звериной хищность. У дяди Паши, работающего лесничем и любящего охоту, были такие же руки.