Осколки разбитых иллюзий - стр. 61

— Люди в деревне поговаривают, что ты сумасшедшая, — ворчливо начинает она. — Бродишь по кладбищу, сидишь там часами, ни дня не знаешь, ни ночи.

Она окидывает меня взглядом через плечо, и я читаю в её маленьких глазах, повидавших много всего в жизни, жалость. Её лицо становится печальнее.

— Мураза не воротишь, совсем разум потеряла ты. Возвращайся домой, девочка, не место тебе тут.

Я вздыхаю. Ну вот, снова она гонит меня. Все наши разговоры начинаются и заканчиваются одинаково.

— Нани, мы уже говорили об этом, — шагая назад, отвечаю ей.

Не желая продолжать перепалку с бабушкой, разворачиваюсь и покидаю сарай. Как только свежий воздух достигает ноздрей, жадно втягиваю его в себя.

— Упрямая. Вся в отца пошла, — слышу бурчание в сарае. — Нельзя ходить на кладбище, когда вздумается. Всему свой час.

Я ступаю вверх по дороге вдоль спящих домов. Чувствую, как по холодным щекам текут тёплые слёзы. Глаза застилает пелена. Не разбирая дороги, но прекрасно помня её наизусть, шагаю туда, где под тяжёлым мраморным гранитом лежит мой отец.

Деревушка, в которой родился и рос мой папа, остается далеко позади. Я поднимаюсь наверх в горы, затем преодолеваю крутой спуск и оказываюсь там, где земля забрала себе тех, кто когда-то ходил по ней. Не испытывая страха или тревоги, прохожу мимо могил. За долгое время, что провела здесь, я изучила все даты и фото, выгравированные на памятниках. Ноги несут меня по привычному маршруту. Сердце в груди сжимается, в горле образуется ком, когда оказываюсь перед могилой отца. Произношу обреченным голосом полным боли и горечи:

— Папа, я снова пришла тебя умолять. Прошу тебя, вернись!

Молчу, словно ожидая ответа. Будто папа, действительно, может материализоваться из пустоты. Поджимаю пальцы на ногах, впиваюсь ногтями в кожу на ладонях. Безысходность охватывает всё нутро, жестокая реальность впивается в сознание, терзая душу. Тишину нарушает вой ветра, заплутавшего в горах, словно сама смерть смеётся надо мной.

Я подхожу к чёрному мрамору и провожу по нему рукой. Закрываю веки и перед глазами возникает картина того, как я сажусь рядом с отцом и обнимаю его. Чувствую запах одеколона со примесью дыма сигар, присущего ему.

— Папа, я не могу смириться, что тебя больше нет. Не могу это принять.

Мой голос кажется мне чужим и незнакомым. С тех пор, как не стало папы, я так редко говорю с кем-то, что перестала узнавать саму себя. Оседаю на землю рядом с могилой, не убирая руки с камня, окунаюсь в пустоту внутри себя. С каждым днём моя тоска по отцу только растёт. Мне становится больнее. Это невыносимо. Чувство вины и самобичевание — то чем я живу, последние полгода. «Это я убила его», — эта мысль вновь пронзает мозг, разъедает меня изнутри кислотой.

— Прости меня, папа, — шепчу тихо. — Прости меня за все! Прости, что была тебе плохой дочерью.

Приподнимаю голову, вновь смотрю на фото отца. Как живо удалось мастеру передать взгляд папы, все его черты.

— Прости… — мой голос срывается на плач.

Боль ломает рёбра изнутри. Меня вновь начинает лихорадить и трясти, как в первый день, когда не стало отца. Когда я поняла, что он больше никогда не откроет глаза. Я плачу без слёз, одним телом и душой. Плачу до тех пор, пока силы не покидают меня, пока тело и сознание не отключаются, и я не погружаюсь в полусон, в какой-то невероятный транс, и вновь прокручиваю в голове картины произошедшего.