Осиновая корона - стр. 121
– Ты не обращаешься ни к наместнику Велдакиру, ни к королю. Я думала…
– Зачем лезть в улей – чтобы пчёлы разлетелись и ужалили? Нет, Уна. – (Мать грустно улыбнулась). – Нам никто не поможет. Если и выяснится, кто подослал этих негодяев, это не вернёт твоих отца и дядюшку… Они гниют вон там. – (Она кивнула в сторону усыпальницы). – И так теперь будет вечно. У Горо было полно врагов в Ти’арге. Больше, чем ты думаешь. Да и юный Риарт мог связаться с дурными людьми… – (Она вздохнула). – Как бы там ни было, я не желаю и не стану впутывать в это тебя. Никакая грязь не должна тебя касаться.
Уна хотела перехватить поудобнее тяжёлую лампу, но случайно прижала палец к раскалённому стеклу и зашипела от боли.
– То есть ты смирилась? Ты согласна оставить всё, как есть, и не добиваться правды?
– Правды иногда лучше не добиваться, – веско сказала мать.
В груди у Уны что-то горело – с неприятным и жирным чадом, как факел мастера Нитлота. Она поняла, что не скоро сумеет озаботиться поисками ежевики.
– Так чего же тогда ты хочешь от меня?
– От тебя, дорогая? Ах, сущих пустяков. Выйди замуж за достойного лорда и будь счастлива – только и всего. Как только закончится траур, мы подыщем…
– Как только закончится траур? – (Уна бросила сумку на землю, стараясь унять дрожь в пальцах. Дар огненной рекой давил изнутри ей на вены, шептал ужасные слова на чужих языках – слова о ненависти и мести. Мать попятилась). – По-твоему, всё это так легко?.. Теперь, когда мы без отца и дяди Горо, когда убили Риарта? Когда я стала… белой вдовушкой? – (Уна усмехнулась). – Так ведь это называют крестьяне – невесту, у которой умирает жених?
Мать поморщилась.
– Милая моя, я столько раз говорила: повторять все эти нелепицы за простолюдинами…
– Я не пойду по этой дороге, мама. Ты не заставишь меня – разве что силой. Я выясню, кто убил дядю Горо и с кем, как ты сказала, связался Риарт… И что было в том письме, что ты приказала сжечь. Клянусь.
– А я клянусь, что не позволю! – (Женщина с осиновым листом на щеке тихо шагнула к Уне; её рука взметнулась в повелевающем жесте. Глаза казались чёрными, а не карими, – двумя кусочками чёрного стекла на бледном, при луне почти белом, лице). – Этого не будет, Уна, пока я твоя мать! – (Её окрик спугнул стайку ночных мотыльков, и они покинули куст, печально трепеща крыльями). – У тебя другая судьба. Отражения не будут вертеть тобой, пока я жива!
Всё. Терпеть Уна больше не могла. Она видела, как в неё – в переполненный кувшин – гулко и медленно, захватывающе медленно, падает большая последняя капля. Красная капля – не то вина, не то крови.
Она поставила лампу на траву, тоже подняла руку, и между пальцев затрещали крошечные голубоватые молнии. Мысленно произнесённого, пропущенного через сито воли заклятия хватило, чтобы удерживать их, – но Уну так трясло, что она не была уверена, надолго ли его хватит.
– Если мать – то скажи мне правду. О чём ты жалеешь? Что было «глупо с твоей стороны», мама? – (Одна из искрящихся молний дотянулась до куста, и несколько листков тут же осыпалось пеплом. Под ними Уна увидела целую россыпь ягод ежевики – но это было уже неважно). – Я хочу знать. Я должна. Ты знаешь, о чём я.
Не отводи взгляд не смей отводить взгляд смотри на меня –