Осень в Задонье. Повесть о земле и людях - стр. 27
Колесный тракторенок с огромной, в решетчатых бортах тележкой, погромыхивая и позвякивая, покатил прочь, оставляя гостей на раскрытом базу среди высоких валов пахучего сена.
– А можно покувыркаться? – попросил Тимоша.
– Ну, кувыркайся, пока хозяев нет, – разрешил отец.
Мальчик прыгнул с разбегу и утонул в легком сенном ворохе. Вынырнул и снова нырнул.
– Ищи меня, папа!
Но Иван сына не слышал, оглядывая и не вдруг признавая округу.
Хозяйство Басакиных лежало на высоком краю станицы, в подножье кургана. Вид открывался просторный: кривые станичные улочки ручьями стекали вниз, пропадая в прибрежных садах, левадах, лесистом займище. А дальше синели речные, донские воды. И снова – займище, потом желтые песчаные бугры в редкой зелени. В дальней дали синели холмы, уходящие в небо.
Все это было знакомо: станица, Дон, степная округа. Иван бывал здесь, в детстве подолгу жил, вместе с братьями купался, рыбачил, пас коров да коз, помогал на сенокосе. Потом стал гостить редко и коротко. А потом и вовсе таким вот набегом. Но осталась память, светлая, детская.
– Ищи меня, папа! – кричал Тимоша, выныривая и снова утопая в мягких кучах-валах.
– Поехали, поехали, – поторопил Иван. – На минутку к бабе Фене заглянем, отдадим гостинцы – и вперед.
Но старая женщина гостей принимала по своему обычаю: чай, молоко из погреба, свежие пышки и, конечно, каймак – топленые сливки.
От старости и хворей грузная, невеликая ростом баба Феня, словно квочка, гостей опекала:
– Да как же… Да сколь не видала… Да вырос какой большой… Поболе каймачку накладай, худущий, весь в папочку…
Малые правнуки, какие при бабке находились, притихли, словно мышата, копаясь в кульках с гостинцами. Баба Феня расспрашивала о родне и свое успевала выложить:
– Все на Федоре. Тянет, как бык борозденый. А ребята на сторону косят: куда бы увеяться. Вова просит какой-то автобус. Хочет людей возить в город. И Ваня туда же… Чего они ищут, чего выглядают? Какую зорю? Нас все знают в станице, по хуторам. Наши и чечены. Работай, живи да этих чилят рости, – кивнула она на малышей. – А Федор, он тоже не железный… А без него все прахом…
Недолго посидели, послушали и поехали.
В машине пахло сеном. В Тимошкиных волосах остались зеленые сухие былки.
– В сено хорошо нырять, мягко, – сказал Тимоша. – У нас свое сено есть?
– Кто его нам косил?
– Ну, давай накосим!
– Поздновато уже, – ответил Иван.
Поднялись на холм, выбираясь на свою дорогу.
Иван еще раз взглянул на станичную округу: дома, улочки, зелень, красного кирпича могучий, но порушенный храм без крестов – память горькая, давняя; такая же память, но ближняя: разбитые дома-двухэтажки без окон, без дверей, еще недавно там люди жили, разваленные пекарня, котельная; но все это – малое, а вокруг, близко и далеко-далеко – холмистая степь, густая синева просторной воды и блеклая – вовсе безмерного неба.
Когда-то казачьи донские земли, окружная станица с двумя десятками хуторов под крылом; потом, при власти советской, – центральная усадьба немалого, на шесть хуторов, колхоза. Теперь – глухое Задонье.
Федор Иванович Басакин в этой станице прожил век, работая трактористом, комбайнером, шофером в колхозе. Как всякий селянин, он свою скотину имел, не надеясь на колхозную зарплату. Человек работящий, он в последние колхозные годы держал две коровы, пару бычков, свиней да птицу – для себя и на продажу; от пуховых коз получал неплохой доход.