Орлы Наполеона - стр. 13
– Загадками говорите, Виктор Михайлович.
– Да уж какие тут загадки…
Внимательно слушая генерала, Сергей с каждой минутой мрачнел – его представления о французах и Франции оказались не слишком достоверны. Чтобы не сказать, далеки от реальности.
В ту пору наш соотечественник ехал в Париж с душой нараспашку. Уверен был, что если русские любят Францию, то и французы любят Россию. Теперь же, во время сближения стран, профранцузские симпатии в обществе усилились многократно. Увлечение галльской культурой и языком стало повсеместным.
А вот французы открывать нам свои объятья отнюдь не спешили. Россия интересовала их лишь как защитник от возможного нападения Германии и плательщик процентов по русским государственным займам, сделанным во Франции. Российские газеты взахлёб писали о сердечном союзе двух наций – и напрасно. Обычный средний француз (а такие, понятно, составляли в народе большинство) считал русских мужичьём, варварами, дикарями. О России говорили так: «Дрянь страна»…
Тут Сергей не выдержал – перебил.
– Прямо так и говорят? Что-то уж очень мрачная картина у вас получается, Виктор Михайлович. Не обижайтесь, но сдаётся мне, – с перебором.
– Никакого перебора, – твёрдо сказал Ефимов и даже пристукнул кулаком по столу. – Сведения достоверные – из посольских сообщений, из донесений наших… гм… служб. Из года в год получаем. И путешественники после возвращения много чего рассказывают. – Положил в рот кусок расстегая, прожевал. Потянулся к графинчику. – Но это ещё так, присказка.
– Интересно… А что же тогда сказка?
Генерал выдержал паузу.
– Бонапартисты, – сказал, как гвоздь вколотил.
По сведениям разведки, во Франции существовала обширная прослойка людей, которые ненавидели Россию и русских по идейным, так сказать, соображениям. Бонапартистов по головам никто не считал, но очевидно, что было их немало. Культ Наполеона, возникший шестьдесят лет назад, никуда не делся и с годами не ослаб. Его приверженцы крепко помнили, что солнце императора закатилось именно в далёкой России, перемоловшей великую армию. Всё русское бонапартисты встречали в штыки, а сближение со страной-обидчицей считали оскорблением и предательством национальной памяти.
– Теперь представьте, что в Париже открылась ваша выставка, – неторопливо продолжал Ефимов, закуривая длинную папиросу «Дукат». – С учётом ситуации – это событие не только художественно-культурное, но и политическое. Как отреагируют бонапартисты? Вполне можно предположить, что попытаются её сорвать, причём каким-нибудь подлым образом.
– Это каким же, к примеру?
– Варианты разные. Например, на открытие придёт десяток-другой молодчиков. С виду приличные люди, в сюртуках, а под сюртуками ножи. И по сигналу вожака кинутся резать полотна. Или начнут обливать картины чёрной краской. Ну, место проведения, сиречь Академию изящных искусств, жечь или взрывать, скорее всего, не станут, – всё же национальное достояние…
– И на том спасибо, – буркнул Сергей, которому расклады Ефимова очень не понравились. – Ну, и чего они этим добьются?
– Как это, – «чего»? Во-первых, плюнут в Россию. Для них сейчас это особенно важно. Будущий договор держится в строгом секрете, но общее сближение стран ведь не скроешь. Для бонапартистов оно, как серпом по причинному месту. Гадить будут, где смогут. – Ефимов отодвинул пустую тарелку и откинулся на спинку стула. – А во-вторых, им важно себя показать. В нашем посольстве полагают, что в ближайшее время бонапартисты наконец сорганизуются в некую партию, которая пойдёт на следующие выборы с оч-чень хорошими шансами победить. Не дай бог, конечно… Тогда Францию потеряем. Этим господам проще с немцами и австрийцами договориться, чем с нами дело иметь… Так-то, Сергей Васильевич.