Операция «Трест». Расследование по вновь открывшимся обстоятельствам - стр. 6
Время неумолимо гнало всё новые волны подданных бывшей империи подальше от вошедшего на её обломках кровавого режима большевиков. Париж обильно наводняли русские беженцы. Не всем было дано найти свою жизненную нишу в преклонном возрасте в чужой стране. Многие десятки тысяч соотечественников нуждались в элементарной моральной и материальной поддержке, особого внимания требовали старики и больные. На спонсорские деньги ещё не разорённых соотечественников создавались различные благотворительные организации, в которых работали такие же русские, из тех, кому средства или горячее участие в чужих судьбах позволяли отправлять свои обязанности безвозмездно.
Наступивший 1922 года подвёл некую романтическую черту европейцев от нахлынувших союзников по Антанте. Первоначальный интерес к ним стал угасать, и вскоре российские беженцы воспринимались как заурядное явление. Сами они ещё не осознавали этого, но жизнь заявляла свои права и стучалась к каждому ежедневными вопросами: как выжить?
Свойственная для русских социально обезпеченных и аристократических кругов разобщённость в чуждой и чужой обстановке усиливала кастовое размежевание, сектантство. Усилилось враждебное противостояние между «прогрессивной интеллигенцией», аристократией и представителями Императорской династии «дома Романовых». Доведённая предрассудками и предубеждениями воспалённая предвзятость и ненависть, со взаимными обвинениями в постигшем всеобщем крахе, делала почти невозможной совместное сосуществование в первые годы жизни за границей. Что характерно, этот процесс расколол и Русскую армию генерала П. Врангеля, которая в 1920–1922 годах «охладела» к монархическим кругам. Единственное, что их стало объединять, – нежелание иметь что-либо общее со страной пребывания и её населением. Все бредили надеждой на скорое возвращение в «прошлое». Все старались смириться с нынешним, ужасным положением, и сами жизненные обстоятельства, выпавшие на долю русских беженцев, переживались легче, поскольку уравнивали всех.
Как писала великая княгиня Мария Павловна младшая: «…Психологически мы были интересны, зато в интеллектуальном отношении ровно ничего собою не представляли. Все наши разговоры сводились к одному: прошлое. Прошлое было подобно запылившемуся бриллианту, сквозь который смотришь на свет, надеясь увидеть игру солнечных лучей. Мы говорили о прошлом, оглядывались на прошлое. Из прошлого мы не извлекали уроков, мы без конца пережёвывали старое, доискиваясь виноватых. Собственного будущего мы себе никак не представляли, и возвращение в Россию – в нем мы тогда были уверены – виделось только при весьма определенных обстоятельствах. Жизнь шла рядом, и мы боялись соприкоснуться с ней; плывя по течению, мы старались не задумываться о причинах и смысле происходящего, страшась убедиться в собственной никчемности. Жизнь ставила новые вопросы и предъявляла новые требования, и все это проходило мимо нас. Податливые, мы легко приспосабливались к меняющейся обстановке, но редко были способны укорениться в новом времени…»[11].
Главной особенностью послереволюционной «Русской заграницы» был её политический характер, что сказалось на менталитете диаспор независимо от мест их локализации. Чувство этнического родства, связывавшее слои русских беженцев (далее – Русская заграница), подкреплялось общей политической позицией – неприятием советской власти и установленной ею общественно-политической системы.