Опасный нарцисс. Книга восьмая. О морали, сомнениях и счастливом будущем - стр. 13

Изменения наступили после семнадцати, когда я, окончив школу, уехал в другой город и поступил сначала на работу, а потом в университет. Я стал понемногу превращаться из затюканного «ботаника» в независимую личность, и тут-то и пришло время первых конфликтов с мамой из-за ее нежелания понимать и слушать меня.

Самое тяжелое началось после того, как я в двадцать шесть лет женился. Я был уверен, что два моих самых близких человека – жена и мама – найдут общий язык и полюбят друг друга. Поначалу казалось, что так и было, но потом… Пошли тяжелые обвинения со стороны мамы, что мы все делаем не так, не так, «как делают все нормальные люди», что мы издеваемся над ребенком, что наши взгляды и действия – это что-то настолько позорное, что мама даже стыдится рассказывать об этом своим друзьям… Я метался между близкими, ничего не понимая и пытаясь склеить воедино все, что мне дорого. В угоду маме я давил на жену, заставляя ее делать то, на что она сама никогда бы не пошла. Но самое страшное произошло, когда в семью влезла особа, которую я назову «невесткой» — моя коллега, которую я по наивности считал хорошим другом, и которая оказалась страшным человеком и жестоким манипулятором. Это хрупкое создание, которое танком прошлось по многим семьям и оставило за собой искалеченные судьбы, умудрилось стать чем-то вроде родственницы и – совершенно неожиданно – очаровать моих родителей, которые стали сравнивать ее с моей женой.

И настал день, в который я сказал себе – «хватит!». Меня спасла жена, которая видела ситуацию лучше, чем я, и один друг-психолог, который оказал нам большую помощь (хотя о нарциссизме тогда речь не шла). Я просто увидел, где свет и жизнь, а где – тоска, мертвящее чувство вины и крушение моей семьи и всей жизни. Мне надо было спасать себя и семью. Я оборвал общение с родителями и с «невесткой», не принял ее сына (предположительно, моего племянника), и послал подальше мнение маминых друзей (которые, кстати, в итоге нас поддержали). Решиться на это было очень страшно, но к нам вернулись жизнь и счастье.

С тех пор прошло больше двадцати лет, и я абсолютно уверен в правильности сделанного тогда выбора, но… Глубоко в подсознании живет уверенность: я поступил хотя и правильно, но против законов морали, и за это меня ждет неизбежное наказание. Уже не осталось в живых моих родителей, уже давно где-то на другом конце света исчезла с горизонта «невестка», а моральная ответственность за то, как я поступил, по-прежнему мучает меня. Нет, это не чувство вины перед мамой – я теперь понимаю, что она была нарциссом, поедом ела сначала отца, а потом и нас, и в конце жизни без конца перебирала свои обиды и очень страдала от них. Мне было очень ее жаль, но я знал, что ничем не смогу ей помочь, а годы конфликтов и обвинений выжгли из меня былую любовь. Нет, это не чувство вины перед «невесткой» и ее ребенком – хотя несчастного ребенка было безумно жаль, но эту даму нисколечко.

Это чувство моральной ответственности и вины происходит из самых общих моральных убеждений: кто бы и что бы ни говорил, а так поступать с близкими людьми – разрывать отношения, не принимать, игнорировать, хамить – нельзя. Это против всех правил морали. Это против вселенской любви, которая должна править миром. И никакие объяснения типа «дай нарциссу в морду, а не то он съест тебя» меня не убеждают. Потому что это было бы ветхозаветным правилом «око за око, зуб за зуб», против которого и выступил Христос со своим «возлюби врага своего» и «если тебя ударили по одной щеке, подставь другую». Потому что по-настоящему такие ситуации надо бы исправлять любовью, которая способна творить чудеса (и ссылки на «бездонность» нарцисса тоже как-то не убеждают – ведь любовь способна творить ЧУДЕСА!). Между прочим, и наш знакомый психолог сказал тогда моей жене: «Но если бы ты смогла полюбить и простить свекровь, то это было бы решением конфликта на самом высоком уровне». Выходит, не дотянули мы до настоящего морального уровня?