Опасные гастроли - стр. 34
За столом мы, кстати, просидели более полутора часов, и я успел изложить свой план проникновения в гимнастический цирк. За это время Яшка спосылал за Гаврюшей, и тот, явившись, смиренно встал у дверей. Это был невысокий белобрысый малый, с рыжеватой бородкой – какой же старовер без бороды. Все в нем было какое-то заостренное – тонкий нос уточкой, неширокие плечики, быстрый взгляд серых глаз. Вся его персона полностью соответствовала ремеслу приказчика – в ней соединялись бойкость и услужливость, тщательно упрятанная до поры наглость и пристальное внимание ко всему, что может оказаться вдруг полезным. И только здоровенный тесак у него на поясе вносил в облик некую дисгармонию – где ж это видан приказчик с тесаком?
– Будешь служить этому господину не за страх, а за совесть! – строго сказал Яшка, указуя на меня перстом. – Он с товарищами своими меня от неминуемой смерти спас. А долг платежом красен. Понял, ангел мой?
– Понял, Яков Агафонович, – и Гаврюша поклонился.
– Поступаешь с сего дня к господину Суркову в услужение. Как надобности в тебе не станет, обратно в лавку вернешься.
Яшка, распоряжаясь, был внушителен и даже грозен – прямо фельдмаршал, а не купец из Московского форштадта.
– Яков Агафонович, а что это у тебя люди с оружием по улицам ходят? – спросил я. – Вроде враг у стен не стоит…
– Гаврюша у нас нынче гвардеец, – объяснил Яшка.
– Старовер – и вдруг гвардеец?
– Сами смеемся. Когда господин генерал-губернатор с военными частями пошел в Курляндию на случай, если польский бунт туда распространится, нам было велено для поддержания гарнизона собраться в волонтерские отряды, чтобы нести караульную службу. Сперва решили, что каждый, способный держать ружье, должен исполнить свой долг. А за мирное время народу в Риге прибавилось порядком, на всех на нас ружей не напасешься. Наконец магистрат посчитал и объявил – требуется ополчение в три тысячи душ. И зваться оно будет гвардией. От нас, купеческого сословия, потребовали наших приказчиков и конторщиков. Собрали их возле Большой гильдии, произнесли речи на чистейшем немецком языке и вручили каждому по тесаку. На другой же день стали всех назначать в караулы. Разумно будет и вашей милости нацепить тесак – тогда уж точно за своего все примут.
– Так ведь прямой угрозы уж нет, – сказал я. – Это в феврале и весной ляхи нас одолевали. А в мае мы их разгромили под Остроленкой, да так, что уж не опомнятся.
– Как знать, – уклончиво отвечил Яшка. – Угрозы, может, и нет, а в караул ходить велено.
– О прочем маскараде моем, Яша, тоже позаботиться надо, – напомнил я.
– А то в моих лавках для тебя кафтана не сыщется?! – Яшка даже возмутился. – А то у женки моей в сундуках рубах не стало?! Гаврюша! Одень господина Суркова мастеровым из зажиточных, да не наш лад, а на еретический. И сам так же оденься, ничего, Бог простит, коли для дела надо.
Это была верная мысль – где ж видано, чтобы старовер в гимнастическом цирке обретался?!
Весь остаток дня мы занимались моим маскарадом. Последним штрихом в портрете бравого мастерового были высокие смазные сапоги, за которые Яшка отказался взять хоть копейку.
– На доброе дело в этих сапогах идти, отрока из бесовской пасти вызволять, – объяснил он.
– А что, Яша, давно ли немецкий язык забросил и помыслы, как бы в театр на Королевской улице сходить? – осведомился я.