Они возвращаются - стр. 17
– Протокол?
Это что же такое заставило автоматику разбудить одного из старших офицеров корабля? И почему узнаю об этом последним? Или всё-таки первым, прости меня Господи за каламбур. Перебирая в уме крайние записи в бортовом журнале, никак не могу вспомнить ни одного события за последние несколько суток, подпадающего под определение – критически важный. Выход из строя компрессора? Пролёт на удалении нескольких миллионов километров блуждающего астероида? Крыса? Сума сойти!
– Протокол, – согласно кивает штурман.
Поскрипывая, подкатывает официант и ставит передо мной чашку витаминного комплекса. Привычное отвращение к этой части космического рациона уж было появляется на моём лице, как, перехватив настороженный взгляд Арахны, пытаюсь задавить гримасу в зародыше. Результат внутренней борьбы с естественными рефлексами заставляет штурмана испуганно отпрянуть, видимо, незаконченная гримаса окончательно убеждает её, что я того… Свихнулся. Поспешно встав и пожелав приятного аппетита, скорее похожее на издевательство, стремительно покидает кают-компанию.
Старшего штурмана – Арахной – иронично прозвал экипаж за её холодную надменность и увлечение допотопным вязанием во время вахт за центральным пультом при утомительных маневрированиях внутри звёздных систем. Правда, и во внешности её было что-то паучье – блеклые волосы, излишняя худощавость, длинные тонкие пальцы, что гипнотически перебирают спицы с пряжей. Признаться, поначалу девушка мне понравилась, если не сказать больше. Штурман, как и я, особо не ладила с остальным экипажем и держалась всегда обособленно. Наша похожая изолированность рождала в душе, как оказалось впоследствии, напрасные надежды…
Закончив трапезу в одиночку, обхожу свои охотничьи угодья. Безрезультатно. А поскольку появление старшего офицера превращает ежедневное дефиле в ходовую рубку обременительным излишеством, ограничиваюсь усечённым обходом корабля. Быстро обегаю удалённые отсеки, заныривая и в вентиляшки, и в маленькие посты, под завязку забитые бортовым оборудованием. Рутинно заглядываю в бронированное стекло двери реакторного отсека. Наношу кратковременный визит в главную ходовую машину. Она тихонько шумит в темноте, справно искривляя метрику пространства. Монструозная туша вальяжно разлеглась в огромном помещении и даже не обременяет себя приветливым включением плафонов освещения. Да и ладно, главное, что всё кругом чинно-благородно. Чиркнув очередную запись в журнале обхода, возвращаюсь в родные пенаты.
Однако, стоит только спрыгнуть с трапа на пайол своего отсека и подумать о необходимости профилактического выжигания всего трюмного мицелия, как в тот же миг оказываюсь пред пугающим лицом зарождающегося «апокалипсиса» – посыпавшийся град отказов, видимо спровоцированный внеплановым пробуждением Арахны, перечёркивает намеченный план работ. Чёрт! Экран контроля живучести, утратив свой привычно синий цвет, покрывается разрастающимися пунцовыми пятнами, словно ребёнок, подхвативший краснуху, – сигналы о задымлениях, выходах из строя контрольных датчиков, разгерметизациях, неисправностях агрегатов жизнеобеспечения и прочих угрозах самому существованию старого корабля в глубоком космосе. Не прошло и десяти минут, как я оставил наше "двигло" в совершенно благополучном состоянии, а за это время отсек успел разгерметизироваться, с выходом из строя доброй половины контрольных приборов. Абсолют, судя по всему, отставив безразличный нейтралитет, избирает тактику активного вторжения на чужую территорию. И я остаток дня провожу в метаниях между отсеками, словно заправский пожарный среди деревьев полыхающего леса, забыв и о крысе, и о так некстати воскресшей Арахне.