Он, она, они, или Отголоски - стр. 49
– На твоем месте я б за тестя больше переживала. – уже нисколько не растерялась она – то ли восприняла шуткой, то ли пропустила мима.
То ли смирилась.
– Не, мы с ним вчера норм пообщались. Он же меня в дом пустил.
– То он по неосторожности. Думаю, сегодня у него накопится много… недосказанного… – Артёму нравился тон, который она подхватила… Или задала? Он чувствовал легкость рядом с ней. И в то же время её шуточки подчеркивали её серьезность. Как бы парадоксально это ни показалось. Поминутно он узнавал её всё больше, и это всё больше ему нравилось.
Когда-то знакомые намекали ему, что он довольно сильно подстраивался под любимую девушку. Имеет такую склонность к компромиссной почти послушности (которую он называл не###стостью»). Даже когда не намекали, (а близкие друзья никогда не лезли в его личное) – он кожей ощущал вот это снисходительное, но чуть раздраженное «ну да ладно, тебе с ней жить, разберешься»… Пока он искренне гордился своей житейской неприхотливостью, и с удовольствием баловал любимую уступками и примирениями. Мог прийти мириться сам, устроить романтИк. Он не чувствовал в себе дискомфорта или подавления, подчинения чужой воле,
и ощутил, как привыкла она ЗА-решать – обидками и слезами, а иногда и победной твердостью – только когда появились масштабы, в которых он подстроиться под её прихоти в очередной раз просто не… Не сумел? Не захотел? Просто наступил момент, когда это уступничество вступило в противоречие с главной его ценностью – делом, с которым он себя полностью ассоциировал. И в котором она столь поддерживала его до сих пор. До тех пор он привык довольно покладисто позволять формировать свою жизнь буквально во всем, что не касалось творчества. И мог приспособиться буквально ко всему, лишь бы только всё было хорошо… и всем.
И тут… Девушка была совсем другая, а он уже вдруг осознанно ощутил, что снова во многом отдает ей бразды. И его снова это не беспокоит. Больше того – ему именно так и хочется: и строгого тона, и ясно заявленной воли в том, что он сам считает сущей ерундой. И даже где-то – воспитательных интонаций. Он чувствовал себя потерянным без этого весь этот месяц порознь с тающими надеждами на воссоединение – теперь он ясно высветил это. И теперь понимал: ему хочется, чтоб он нянчился с ней по-своему, но по-своему – и она с ним. Как-то так… Он хотел равновесия в этих качелях. Дополнения. И он хотел видеть, и вроде бы уже видел в этой девушке… совпадения. С его чаяниями – быть малышкой, но в чем-то – направлять его. Хотя он понимал, какую странную и сложную задачу он ставит перед довольно ещё юным созданием. Однако ему отчаянно хотелось верить. В хорошее. В её чувство равновесия. В её порой уместную молчаливую мудрость.
И немолчаливую – тоже.
И ещё кое-что: Саша в некоторых реакциях показалась ему… будто б чуть взрослее. Не столько бестолковости-бесноватости, чудаковатости, капризности… Неуверенности… Хотя по факту… – минус 3 года.
Нет, не с ним… И нет, он не сравнивает. Даже и не думал.
Нет, всё это перечисленное – будто бы есть, но… с другим градусом, с другим оттенком, с другой энергетикой. В его Жене всё было – слишком. Немного чересчур. Теперь уже, на данном этапе. Ведь сначала его поманила кротость и скромность полумифическая – тогда – много лет назад. Те, которые она потом как-то неловко начала менять на искусственную выразительность. Исходя из каких-то своих обособленных представлений. Она стала взрослеть как-то не находя себя в этом, и превращаться в клиническую актрису, со своим театром и своими «концертами». А ребенком с той органикой, той естественностью, оставаться ей получалось всё сложнее.