Оленные люди - стр. 29
Была и другая причина, побудившая Сэмэкэ отойти от оленей. Это среда, в которой жила его будущая жена. Она выросла в городе, ей неведома была таежная жизнь. Увидела живого оленя только здесь. Сэмэкэ, когда он всерьез надумал жениться, поначалу казалось, что жизнь пойдет по старой колее, что Катя – какой разговор! – вместе с ним станет кочевать и пасти оленей. Но не тут-то было. Невеста поставила условие: Сэмэкэ должен жить с ней в селе. Что оставалось делать оленеводу? Он принял условие невесты. Устроился лесорубом. Через какое-то время кочегаром.
Отакчан в свои редкие наезды мимо дома друга не проходил, обязательно навещал его. Встречу отмечали, как все. Отакчана к выпивке не очень-то тянуло. Разве что при встрече с Сэмэкэ позволял себе расслабиться. Бутылка опорожнялась быстро. После выпитого Отакчан становился говорливее, начинал подтрунивать над другом. Он рассказывал о кочевой жизни стада, об охоте так захватывающе, что у Сэмэкэ сначала загорались глаза. Но по мере того, как распалялся Отакчан, живой блеск в глазах постепенно тускнел. Его охватывала холодная волна. Каждый раз Отакчан свой рассказ заканчивал одной фразой: «Сэмэкэ, ты предал оленей, променял их на бабу». Сэмэкэ быстро пьянел. Катерина, жена Сэмэкэ, в сердцах ругала Отакчана. Старик, обидевшись, молча уходил. Но Катерина, добросердечная женщина, недолго сердилась. Накинув пальто, быстро выходила и вскоре заводила в дом безропотного Отакчана. Сэмэкэ не таил обиды на друга. Только после таких вечеров он ходил молчаливым, словно провинившийся в чем-то. У них с женой родилось четверо детей: два сына и две дочки. Отакчан радовался рождению каждого ребенка и в честь такого события дарил оленя.
Шли годы. Не заметили, как выросли дети Сэмэкэ. Но Отакчан по-прежнему посмеивался над Сэмэкэ. Ты, говорил, забыл родное слово предков! Сэмэкэ не соглашался.
– А на каком языке мы с тобой говорим, Ота? – недоуменно спрашивал он.
Отакчан пьяно улыбался и безнадежно махал рукой:
– Это не то. Ты живешь одним днем, Сэмэкэ.
– Почему ты так считаешь, Ота?
– Своих предков забыл. Их язык забыл.
– При чем тут язык предков? Я же говорю с тобой по-эвенски.
– Ты, Сэмэкэ, думаешь только о себе.
– Неужели ты так всерьез думаешь?
– Как раньше я не догадывался, что ты забыл даже себя, – распалялся Отакчан.
– Может быть. Но я не умею говорить, как ты, полунамеками, – узкие глаза Сэмэкэ на миг вспыхивали и тут же меркли.
В ответ Отакчан смеялся. Ему нравилось наблюдать, как заводился Сэмэкэ. Потом настроение у Отакчана резко менялось. Лицо мрачнело, как ясное небо темнеет, когда оно затягивается свинцовыми облаками. Он входил в другой, назидательный образ и начинал свой длинный монолог:
– Ты на меня не обижайся, Сэмэкэ. У тебя ученая жена. Рядом с нею и ты умнеешь. Не то что я, безграмотный старик. Но я человек.
– А кто я? По-твоему, выходит, не человек? – в голосе Сэмэкэ улавливалась обида.
– Подожди, не перебивай меня, Сэмэкэ! – резко тормозил друга старик.
– Ладно-ладно, Ота, не сердись, слушаю тебя внимательно, – робея, отвечал Сэмэкэ.
– Для чего рождается человек? – спрашивал Отакчан и, подняв глаза на друга, делал паузу.
Сэмэкэ, будто обжегшись на горячей кастрюле, молча подпрыгивал на стуле, как бы не обжечься второй раз. Знал он повадки друга.