Оленные люди - стр. 27
– Ты это зря. Я не забываю отца. Память о нем берегу.
– Но ты даже не знаешь, где он похоронен.
– Тут нету моей вины…
– Неважно. Это грех, Ота. И ты все равно виноват перед ним.
– Не спорю, наверно, ты прав, Гаврила, – Отакчан тяжело вздохнул: «Нахал же ты, Гаврила. Вишь, даже «грех» говоришь, будто сам праведный».
– И бог тебя наказал за непочитание памяти отца, – Гаврила, явно довольный собой, искоса поглядывал на сникшего Отакчана. – Вот уйдешь на тот свет, никто не будет навещать твою могилу. Это уж точно.
А тот молчал и думал: «Опять злорадствуешь, что я остался бобылем. Мне трудно с тобой спорить, Гаврила. Бог определил мою судьбу такой, чтобы я сполна испытал горечь одиночества здесь, на земле, и на том свете, когда настанет день отправиться на поиски души отца… Ты прав, на мою могилу некому будет приходить. Нету у меня ни семьи, ни детей. Кто измерит цену такого горя? Никто. Все это надо самому испытать, пройти через этот ад…» Он тихо проронил:
– Ты прав, Гаврила.
– Однако дух твоего отца превратился в нечистую силу, – опасливо оглядевшись по сторонам, сказал Гаврила.
«Это твоя душа, и без того нечистая, превратится в нечистую силу. Только людей станешь пугать», – подумал Отакчан, а вслух проронил:
– Ты что мелешь, Гаврила? Такого быть не может. С чего ты взял? Подумал бы, о чем говоришь, бестолковая голова.
– Тебе надо что-то сделать.
– Поеду на могилу предков и повинюсь перед памятью отца.
– Что толку с того? Родовой склеп давно зарос травой. Да и нет там могилы отца твоего, – Гаврила безнадежно махнул рукой.
– А ты почему не спал, как сова? – Отакчан резко переменил тему разговора. Ему стоило немалых усилий, чтобы не вспылить, но, помня о сне, посчитал за благо быть сдержанным.
– Не знаю, в последнее время почему-то не спится, – Гаврила вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
– Зато я знаю, почему ты бодрствуешь ночами, – оживляясь, сказал Отакчан.
Тот молча бросил настороженный взгляд в сторону Отакчана.
– Сказать почему? – в тусклых глазах Отакчана вдруг появился блеск.
Гаврила промолчал. Вынув из полупустой пачки «Беломора» папиросу, чиркнул спичкой и молча закурил.
– Думаешь, вертолет прилетит? Ты его ждешь.
Гаврила вскинул голову на старого сородича и быстро бросил:
– Будто ты не ждешь.
– При прежней власти ждал. Было такое. Тогда на вертолете к нам прилетали врачи, артисты, родня. Привозили регулярно и продовольствие, и почту. Тогда, не скрою, радовался каждому прилету вертолета. А вот сейчас не жду. Ничего кроме водки и спирта на нем теперь не возят. Вот и в твоей голове мысли только о водке. Разве не так?
– Тоже скажешь. Нашел алкоголика, – с обидой в голосе ответил Гаврила, поперхнувшись папиросным дымом. Долго кашлял.
– Алкоголик, не алкоголик – не в этом дело. Ты же от водки никогда не откажешься, ведь правда? – не унимался Отакчан.
– Не откажусь, конечно. И ты не откажешься, – еле проговорил Гаврила, тяжело дыша из-за приступа кашля.
– Вот так-то. Значит, признался в том, что ждешь вертолет. Только никакой вертолет ночью не прилетит.
– Почему же? Бывали случаи, когда и ночью прилетали, – отпарировал Гаврила слова сородича.
– Ну санитарные, бывало, прилетали и ночью. Ты ведь не санитарный же вертолет ждешь, Гаврила?
– Тебе-то какое дело в конце концов?! Ты, Отакчан, и в молодости был колючим, как шиповник. На старости лет эта твоя болезнь стала вовсе нестерпимой, старый бобыль! – вдруг зло взъерошился Гаврила и поспешил к выходу.