Окраина. Альманах - стр. 4
Просрала ты свою жизнь, Римма Васильевна.
Фомина выбралась из-за стола.
Её ухода никто не заметил: у детей начались уже танцы.
…
Огромный Вовка Маслов прижимал к себе Любу, которая в спектакле играла привидение, и неплохо играла кстати, несмотря на свою вызывающую материальность.
– Ты меня задавишь! – капризничала Люба.
– Ну, я ещё никого не задавил… – успокоил Вовка. – Ребро как-то сломал – это было.
– ?!
– Танцевал тоже с одной… Обнял покрепче – смотрю, она побелела, ни слова сказать не может. Думаю: что такое? Ребро, оказалось, сломано. Потом в больницу к ней ездил…
– И всё?! Как честный человек, ты должен был на ней жениться!
– Дак она уж была замужем.
Между танцующими ходил и улыбался Королевич, носил на стол ещё какие-то закуски, чистые стаканы.
Сын вечно занятой мамы, Королевич отдан был в своё время в круглосуточный детский сад, и бронебойная система тамошнего ухода и воспитания навсегда закрепила некоторые особенности его развития: был он молчалив, запуган, учёба у него не шла, работать он устроился сторожем. В театре Королевич ничего, конечно, не играл, но всегда был под рукой для разных мелких поручений. Фомина любила его и как-то берегла: ни разу в жизни – ни разу! – не повысила на него голос. Больше-то этим никто из детей, включая безукоризненного Сергея Палыча, не мог похвастаться.
– А ты, значит, английский преподаёшь?
Сазонов и Соня стояли на крыльце. Он вышел покурить, она – составить компанию.
– Я его так и не выучил… Скажи что-нибудь!
– You are absolutely irresistible… – пробормотала Соня, и последний звук слова Сазонов снял с её губ поцелуем.
– Я ведь правильно понял? – улыбнулся он и поцеловал Соню ещё раз.
Губы были мягкие, не настойчивые, ничего-то Сенечка не добивался, а ему просто нравилось целоваться. Недокуренную сигарету он за Сониной спиной послал в урну точным щелчком.
2.
Телефон зазвонил в два часа ночи.
– Вы, конечно, теперь столичный житель, Семён Петрович… – укорила Фомина звонившего. – Можно и не помнить, сколько у нас тут времени! Я сплю давно…
– Я хорошо помню, что у тебя сегодня премьера, – просто сказал Кобрин. Не притворяйся, мол.
– Римма, поскольку ЮНЕСКО объявило следующий год годом театра, есть решение учредить масштабный фестиваль для любительских коллективов. Крайне масштабный, крайне престижный – я даже не буду тебе говорить, каких людей мы приглашаем в жюри. Стартуем месяцев через восемь. Тема уже объявлена, и это, Римма, творчество твоего любимого драматурга. Поэтому прошу: сделай мне подарок. Поставь, наконец, ту пьесу. После твоей победы, в которой я не сомневаюсь ни секунды, тебя будут ждать лучшие театры. Слышишь? Лучшие площадки страны!
Фомина села в кровати.
Из темноты, из давно обжитой им вечности, выступил автор пьесы. Он улыбнулся Римме Васильевне. И протянул ей руку.
…
– Прошу внимания! Перестань чесаться, Сеня, мне нужна тишина. Я вам решила доверить самое дорогое, дети, – свою мечту.
Дети притихли.
– Эту пьесу я хотела поставить давным-давно, но не видела в театре подходящего состава. Теперь вижу. «Самосвал» очень вас продвинул… Всех. Особенно тебя, Ирина.
Каримова нервно улыбнулась.
– Теперь могу тебе дать по-настоящему большую роль. Ты готова, моя девочка. Я вижу, что ты теперь справишься. Я делаю на тебя ставку, ты у меня поднимешь этот спектакль!