Океан - стр. 5
Со мной что-то произошло… За последние 50 из 67 лет жизни не припомню, чтобы чья-то поэзия меня впечатляла так, как эта. Какой обжигающий восторг вызвала у меня Крюкова!
Сородная, однотипная, одноструктурная… Воспринимаю ее поэзию словно изнутри себя: неким сокровенным слуховым окном, которое есть в каждом человеке, изумительной таинственной метафизической амбразурой.
Кто такая Елена Крюкова? В этой жизни – писательница. Некогда окончила курс специального фортепиано в Московской консерватории у Маргариты Федоровой. Близоруко уткнулась глазами в компьютер, пишет поэзию и прозу… Но за этой летописью, в которую она хочет втеснить свое божество, стоят десятки тысяч жертвенных инкарнаций.
В ней сосредоточена мученическая благодать русской истории. Жертвенность до последней капли крови.
Такую доброту стяжать непросто. Необходимо десятки раз принести себя в жертву любви. Елена, летя сквозь время, сквозь историю, прошла такие преисподние, огни, воды и медные трубы, столько раз была оплевана, избита насмерть, замучена… Обывательскому сознанию не под силу даже представить, какой ценой дается такое великое человеческое творческое солнце.
Она настолько глубоко вживается в ткань бытия, она настолько сакральна, так освящает и одухотворяет каждый шаг, каждое дыхание свое и окружающих, что я могу только поклониться ей и молиться о ней.
Быть может, ей еще не хватает света, чистоты и девства… Но она слишком вошла в душу народную. Было бы даже недостойно предъявлять ей стандартные требования: очиститься, одухотвориться… Масштаб ее доброты таков, что эта душа воспринимается как есть, в изумительной цельности.
Душа великая, глубоко народная, архетипическая, представительная, репрезентативная. Душа огромной ёмкости. Никакие земные мерила к ней не подходят.
Божественное начало в ней проявлено предельно юродиво – в форме каких-то неоцветаевских цыганских высот, каких-то кроваво-пламенеющих форм, юродивых материнских наговоров, народных, одухотворенно-архетипических, пронзающих сердце, задевающих за живое…
Юродивость – своеобразный щит, ограждающий от стрел рациональной идентификации: «кто? что? откуда?..» Нельзя ничего сказать. Неведомо, откуда.
За прозой (внутренний человек) стоит поэзия (человек таинственный). Но за поэзией лежит измерение еще более глубокое – запечатанный Пребожественный лик, который больше поэтического, не говоря о прозаическом. Этот лик я и боготворю, его молитвой насаждаю в ней, благословляю и восхищаюсь.
Ее зашифрованные тексты, где голые любовники сходятся на битом стекле и в израненных телах, ее широкие цыганские песни, ее рваная душа среди окровавленных русских бараков – только попытка как-то творчески осознать трагический, многомиллионный и тысячелетний, земной опыт.
Эта великая душа уже столько раз была замучена, избита насмерть, окровавлена, четвертована, проклята, заговорена, приговорена, что наработанного страстнoго хватит на тысячу воплощений. Поэтому она сама даже и не в силах осознать этот собственный свет. Нет рядом человека, который смог бы это солнце увидеть, оценить и преподнести в дар России.
Человеку надо дорасти до неба, макушкой коснуться запредельной высоты, чтобы увидеть красоту юродства воочию. Крюкова далеко не проста в своих юродивых внешних, литературных формах. Не просто уловить, практически невозможно это осмыслить. Надо духовно созреть, чтобы увидеть это блаженное и благословенное юродство, этот свет как некий небесный прецедент, как крылатого посланника с тех небес, о которых человек лишь догадывается.