Окаяныш - стр. 2

 Устало опустившись на стул, она разломила напополам пушистый пирожок, вдохнула аромат сдобы и пряностей. Начинка оказалась вкуснейшая – хорошо прожаренная с луком и томатной пастой капуста была щедро сдобрена перцем. Тесто тоже не подвело – чуть сладковатое, пропечённое, слабо отдающее тмином и розмарином. Поворошив ложкой густянку, Мила подцепила кусок и зажмурилась, ощутив на языке давно позабытую сливочную кислинку. Хотя – почему позабытую? Ей никогда не доводилось раньше пробовать йогурт, сделанный на сквашенном кипяченом молоке.

Стоп! Баба Жоля не говорила, что это йогурт! И уж тем более не расписывала рецепт! Откуда же тогда у неё в голове эти знания?

Аппетит сразу угас. Мила отодвинула кувшин, ещё немного поковыряла начинку у пирожка, а потом снова провела пальцем по вырезанным буквам, повторяя тихонечко странное резковатое словечко.

Окаяныш. О-ка-я-ныш.

И в голове тут же закружили смутные, но такие знакомые воспоминания.

Она, совсем маленькая, прячется за стволом яблони, а Лёшка смешно бегает вокруг на четвереньках, припадая к земле и взлаивая словно разыгравшийся щенок. Уши торчат лопухами, дыбится хохолок волос надо лбом и рыжие глаза почти теряются среди коричневых крапушек веснушек.

– А ну, домой, окаяныш! – кричит от крыльца баба Аля. – И ты иди с ним, Милушка, я «дамские пальчики» испекла.

Она щурится на солнце, смотрит из-под руки, и когда Лёшка подбегает поближе, заключает его в объятия и принимается целовать. Тот отбивается, мычит, а потом замирает и только легонько продолжает подрагивать спиной под заношенной старенькой майкой.

– Ох, ты ж, горе моё! – неожиданно всхлипывает бабка и утыкается внуку в нагретую солнцем макушку.

Мила выныривает из-за ствола, бежит к ним по траве через сад. Во рту разливается сладко-ванильный вкус любимого печенья. Рассыпчатые, воздушные, с горкой сахарных крупинок по верху, «дамские пальчики» Альвины Людвиговны представляются шедевром кулинарного искусства. Больше ей никогда не доведётся пробовать такую вкусноту…

– Нет! – собственный голос выдернул Милу из глубины воспоминаний. – Хватит с меня загадок! Довольно!

Обхватив голову руками, она замерла, пытаясь унять разрастающуюся тревогу. Странности нанизывались друг на друга как бусы на нитку, но у неё не осталось сил, чтобы их разгадывать.

В тишине было слышно, как колотится сердце, и где-то далеко у леса ему вторит непрекращающееся «зип-зип-зип-зип-зип…»

Духота стояла нестерпимая, и Мила рванулась к окну, потянула хлипкую деревянную раму, не сразу сообразив откинуть задвижку.

С треском окно распахнулось, в комнату потянулись ночная прохлада и свежесть. Сладкий аромат роз, запахи близкой реки и прогретых за день сосен немного успокоили и снова перенесли в детство.

Ногам сделалось горячо, доски пола превратились… в речной песок.

Впереди на воде заскользила сияющая дорожка, и чей-то голос рядом проговорил негромко: «Сегодня ночь Солнцестояния, будут костры и танцы!  Будут пускать венки по реке!»

Мила знала, что так поступают каждый год. Это традиция. Потом, после того как парни выловят венки из воды и вернут хозяйкам, их следует повесить возле домов – как символ, как знак. А старые венки обязательно сжечь, и пепел ссыпать в реку.

– Когда-нибудь и ты сплетёшь такой венок. Непременно сплетёшь. – шепчет голос, и Мила хочет повернуться к говорившему, хочет взглянуть на него, но шея не подчиняется ей, делается как деревянная…