Окаянные гастроли - стр. 4
Дома было темно и тихо. Прислуга уже ушла, а отец еще не вернулся из министерства. Он всегда торчал на работе до ночи. Потому-то ее планом было устроиться в театр через агентство Разсохиной и выступать тайно – пусть даже и бесплатно первое время. Папа долго бы не заметил, что дочь куда-то ходит вечерами. Когда все обнаружилось бы, Шурочка бы уже утвердилась в профессии. Добилась бы даже стабильного дохода, постоянных поклонников. Ее имя, пусть и выдуманное, стало бы мало-мальски известно. Но теперь все мечты провалились. Не преуспела – сама виновата.
В темноте пустой квартиры кто-то шелохнулся. Шурочку поднял с постели и швырнул в коридор первобытный ужас. Она зажгла свет, осмотрелась, выдохнула с облегчением – никого. Послышалось. Вообще-то она скептически относилась к любой мистике. Даже в Бога совсем перестала верить после того, как просила Его, заклинала, молила сохранить маме жизнь, а та все равно умерла. Когда училась в женской гимназии – Закон Божий считался, по сути, главным предметом. Но больше она не гимназистка, с религией покончено.
Шурочка снова легла и вернулась к маминому упражнению с фантазией. И вот она в море. Тело почти невесомо, но его границы в воде по-прежнему ощущаются. Снова расстегивает пуговички на спине, раскрывается под углом 45 градусов. Разрешает всему лишнему, отжившему, грязному вывалиться, вытечь, выползти из тела и раствориться в соленой жидкости. Пусть останется только главное.
Сначала льется липкая черная тягучая слизь. Она течет из сердца, мозга, шеи прямо в море, которое все терпит и забирает. Тянущаяся склизкая масса все не кончается, избавление от нее – трудная работа.
Наконец, слизь заканчивается. Но это только начало процесса. Из Шурочкиной спины теперь валятся разные предметы. Море их принимает, но не помогает избавляться. Приходится тянуть их из себя самой, они цепляются за здоровые части тела, царапают. Разорванная анкета из агентства. Кухонный ящик и все его продукты: сливочное масло в ткани, пропитанной салициловой кислотой, творог, рябчики, мандариновое варенье, грецкие орехи. Целые здания Петербурга – Казанский собор, Адмиралтейство, Исаакий. Из копчика выползает змея, отпочковываются пять жирных слизней. Колючая проволока тянется из сердца – как же трудно ее тащить. Снова вещи: исчезает в море мебель из Шурочкиной комнаты – шкаф, кровать, комод, письменный стол, все подаренные отцом платья.
Наконец что-то ядовитое, горячее, тяжелое застревает в середине тела. Шурочка ждет, не помогает – пусть вывалится само. Из центра раскрытой спины выглядывает цветочный горшок. Он медленно скользит вниз и опять застревает. Шурочка вдыхает и выдыхает, вдыхает и выдыхает. Наружу тяжело выходит саррацения, но не открепляется. В ее листе-воронке настоящие человеческие челюсти – они кусают Шурочку за сердце, плотно сжимают зубы и висят. Как же горько отпускать любимую саррацению! Но Шурочка расслабляется и позволяет морю слизнуть растение. То исчезает в лазурной воде. Такова жертва. Больше ничего не льется, не выпадает и не выползает. Шурочка опустошена, чиста, устала. Застегивает пуговички снизу до затылка и открывает глаза.
Ото всего избавилась она, ото всей прошлой жизни. Только главное, что хотела удалить – жгучее желание стать артисткой, – так никуда и не делось. Напротив, засияло еще сильнее в свежем, убранном, упорядоченном пространстве внутреннего мира.