Охотники за новостями - стр. 5
Водитель «Москвича» тем временем оправился от испуга, показался народу и тоже оправдал ожидания. Он бегло глянул на вмятину, театрально обеими руками схватился за голову и закричал с таким неподдельным надрывом, что любой драматический артист позеленел бы от зависти: «Вай ме! Вай ме!».
В голосе его звучали нотки совершенно шекспировской печали смешанной с надеждой содрать с этого подлеца за ремонт как можно больше и сожалением того, он не может обставить дело, как следует. Будь он помоложе, непременно ринулся в драку, какие сопровождают подобные проишествия. Обязательно с воплем: «Что ты наделал, гамоштеребуло! Я заставлю рыдать твою маму!», толкнул бы двумя руками обидчика, а когда подоспевший разнимать народ, потащил бы его назад, он потный и раскарасневшийся от гнева вырывался бы и кричал, как этого требовала обстановка: «Отпустите! Отпустите! Я его убью! Я его… Я его заставлю сьесть тормоз, которым он не научился пользоваться!».
Виновник грустно смотрел на свою машину и время от времени нагибался и тёр колено, чтобы показать, что и он страдает.
Мы миновали каменных львов, изрыгающих из своих базальтовых глоток струи воды у станции метро Руставели, пересекли местечко, которое тбилисцы называют – Земмеля, при этом уже мало кто помнит, что в конце 19 века здесь у Верийского спуска находилась аптека Евгения Земмеля, и вышли на центральную, улицу Тбилиси – проспект Руставели.
Здесь всегда многолюдно, но в горячие дни, о которых ведётся речь на этих страницах, на Руставели кипели особенные, непохожие на обычную суету большого города, страсти. Тут и там наблюдались скопления людей. По мере продвижения к Дому Правительства эти группы расли, снановились шире, многлюднее и горластее. В конце концов они становились шумной орущей толпой подобно тому, как мелкие кляксы на школьной промокашке расплываются в ширину и сливаются в конце концов, в одну большую кляксищу.
Город ещё жил своей обычной жизнью, но в воздух проникла чужая, незнакомая поколениям выросшим при социализме, атмосфера. Эта то, что во Франции во времена Бурбонов называли «la fronde», а в России Рюриковичей и Романовых именовали смутой или народным недовольством.
После памятного съезда компартии восемьдесят пятого года, на котором Михаил Горбачёв открыл ловко подсунутую ему Рональдом Рейганом табакерку демократии, и выпустил из неё трёх бесов – гласность, плюрализм, перестройку, прошли четыре года.
В течение нескольких, на первый взгляд, пролетевших спокойно лет, бесы незаметно делали своё дело – расшатывали коммунистическую идеологию – основу, на которой держался Советский Союз.
В столице СССР – Москве открылся первый американский ресторан быстрого обслуживания «МакДоналдс». Из ссылки вернулся академик Сахаров. На улицах городов появились частные такси с картонными табличками, на которых красовались намалёванные вкривь и вкось, от руки, шахматные квадратики. От государственных они отличались разномастностью и подчёркнутым отсутствием любых намёков на таксометры. Ситуация с частными такси в Тбилиси была даже демократичнее, чем в Древнем Риме, где, по непроверенным данным, на колесницу частного извоза устанавливали ёмкость, в которую после каждого пройденного стадия для учёта дистанции падал камешек. Всё смешалось и пошло другим путём. От первых забастовок на предприятиях перешли к требованиям союзных республик о выходе из состава СССР. В Вильнюсе, Баку, Тбилиси произошли жёсткие подавления народных протестов войсками. События 9 апреля 1989 года встряхнули Грузию, они окончательно разогнали застойную сонливость, в которой десятилетиями находился народ, и положили начало необратимым политическим процессам.