Охота на пиранью - стр. 24
– Отдам, если обе наши миски вместо нас вылижешь…
Толстяк моментально согласился. Бог ты мой, каперанг, зло подумал Мазур, ты ж неприкрыто радуешься этой крохотной победе – до чего мелко…
Рано радовался. Вылизав миски, дневальный тут же кинулся к окошечку и завопил:
– Господин караульный, за новенькими замечание! Миски не вылизывают!
Ну погоди, сука, с нехорошим энтузиазмом усмехнулся Мазур. После отбоя узнаешь, как в былые времена на гауптвахте господа гардемарины делали «темную» таким вот, как ты…
Примерно через полчаса дверь камеры отперли, ввалился Мишаня с автоматом на изготовку, за ним степенно вошел пакостный старец Кузьмич. Оглядел всех, поклонился:
– Доброго всем денечка, постояльцы, – и поманил пальцем Мазура. – Слезай, сокол, с нар, сходим поговорим с соответствующим человечком…
Мазур слез.
– Сядь, сокол, на краешек, и вот такую позу мне сделай. – Кузьмич показал. Видя, что Мазур не торопится, прищурился: – Огорчаешь ты меня, сокол. У жены и так еще попка не прошла… Хочешь, чтобы она опять за твой гонор расплачивалась?
Мазур сел на краешек нар и принял позу. Двое подручных Кузьмича внесли смутно знакомое приспособление – тяжелую доску с тремя отверстиями, одно побольше, два поменьше. С одной стороны – шарнир, с другой – петли.
И ловко, даже привычно, разведя доску на две половинки, сомкнули ее вокруг шеи и запястий Мазура, защелкнули замок. Мазур вспомнил, где видел такую штуку – в музее.
– У китайцев идейку сперли, старче?
– А они все такую колодку пользовали, – сказал Кузьмич. – И китайцы, и маньчжуры, и монголы. Что ни говори, а умеют эти народы хитрые кандалы придумывать. Ну, руки ты, предположим, высвободишь, если дать тебе время. А светлую головушку куда денешь? Что-то не верю я, чтобы ты голыми руками замочек сковырнул… Шагай уж.
Мазур медленно пошел к двери. Тяжеленная доска давила на шею – а еще больше сковывала движения, тут узкоглазые придумщики с той стороны границы и впрямь проявили недюжинные изобретательские способности. Ладно, бывает хуже. Вот когда они разрезали пятки и насыпали туда мелко стриженой конской щетины – тогда, действительно, не побегаешь. А замочек, если пораскинуть мозгами, сокрушить все же можно, попадись только подходящий металлический штырь, неподвижно закрепленный…
Он спустился с крыльца, остановился, ожидая подсказки.
– Во-он туда шагай, – сказал Кузьмич. – Видишь домик, где крыльцо зеленое? Туда и шествуй.
Мазур поднялся по зеленому крыльцу. Кузьмич, что твой швейцар, распахнул перед ним дверь и стал распоряжаться:
– Шагай вперед. Направо поверни. Стой.
Открыл дверь. Мазур неуклюже вошел, повернувшись боком. В большой светлой комнате стоял стол из темного дерева, то ли и впрямь антиквариат начала века, то ли искусная подделка, а за ним восседал еще один ряженый субъект – лощеный, усатый каппелевский штабс-капитан: черный мундир с белыми кантами, колчаковский бело-зеленый шеврон на рукаве, символизировавший некогда флаг независимой Сибири, золотые погоны с просветом без звездочек, на груди – какие-то кресты местного значения. На столе перед ним лежали: фуражка, лист бумаги и вполне современный «Макаров». Надменно обозрев Мазура, золотопогонник встал, скрипя сияющими сапогами, обошел пленника кругом, похмыкивая и пренебрежительно покачивая головой, – и неожиданно врезал под дых. В виде приветствия, надо полагать.