Охота на пиранью - стр. 22
Он тенью выскользнул на крыльцо, вдоль стены прокрался к углу. Осторожно высунул голову…
И получил в лицо струю чего-то нестерпимо едкого. Дыхание мгновенно пресеклось, перед глазами вспыхнули звезды, сознание помутнело, и он провалился в темную, бездонную яму.
…Он лежал, связанный по рукам и ногам, на левом боку. На чем-то твердом. Ага, нары. Весь окружающий мир заслоняла черная жилетка с длинной серебряной цепочкой поперек живота.
– Шустрый ты, голубь, – словно бы даже удовлетворенно произнес сидевший на краешке нар Кузьмич. – Верно я подумал, что следует посидеть поблизости, посмотреть, что и как… – он повертел пластмассовый баллончик с яркой маркировкой. – А хорошо из ума вышибает, чего только эта немчура не выдумает…
Мазур по-лошадиному фыркнул, помотал головой. В глотке и в носу еще чувствовался мерзкий привкус нервно-паралитической химии.
– Нехорошо из гостей-то уходить, голубь, хозяев не то что не предупредив, а еще и изобидев…
– А разве запрещали? – хмыкнул Мазур. – Этот толстый дурачок мне подробно растолковал насчет принятых у вас запрещений, но вот насчет того, что нельзя из гостей уходить, хозяев не предупредив, там ни словечка не было…
Кузьмич тихонько захихикал:
– А ведь верно, голубь, тут с запретами вышла промашка. Ну, это ж само собой подразумевается…
– Да? – тоном невинного дитяти спросил Мазур. – Что-то не помню я таких законов – «само собой подразумевается»…
– Ты, голубь, часом не жид? А может, адвокат? Ерзкий больно насчет законов…
– Я майор в отставке, – сказал Мазур.
– То-то и привык в морду заезжать… А там Ванюша обидой исходит. Больно ему и унизительно… Дайте мне, кричит, или над самим поизгаляться, или по крайности его бабенку повалять… – он с удовольствием наблюдал, как Мазур дернулся. – Ты не переживай… сокол. Произведу-ка я тебя, пожалуй, из голубей в сокола. Заслужил. По молодцу и почет. Ты зубами брось скрежетать. Скажу тебе по дружескому расположению, не так наша жизнь примитивно устроена, чтобы каждый кухонный мужик вроде Ванюши мог свою блажь в жизнь претворять. Но еще я тебе скажу: если оставлять провинность без наказания, выйдет не жизнь, а сущий бардак…
Он отодвинулся в сторону. На нарах, кроме них с Мазуром, никого не было – видимо, другая камера, обустроенная точно так же. Ольга лежала на полу лицом вниз, руки вытянуты вперед и скованы, двое знакомых по поездке на телеге парней без труда удерживают ее в этой позе.
– Валяй, Митрий, – сказал Кузьмич. – Только смотри мне, след сделай, а кожу не просеки – на первый раз…
Ольга пыталась биться, пока с нее стягивали штаны, но верзилы навалились, прижали. Незнакомый Митрий шагнул вперед и взмахнул нагайкой – как бы небрежно, ловко. На ягодицах моментально вспух алый широкий рубец.
– Штаны ей натяните, нечего пялиться, – сказал Кузьмич как ни в чем не бывало, повернулся к Мазуру. – Уловил нашу механику, сокол? Ты замечаньице заработал – а молодая женушка и ответит, может, попкой, а может, если особенно рассердишь, и другим местом. Так что ты уж впредь соблюдай, что велено, не расстраивай старика. Взяли, ребятки.
Мазура подняли и потащили в коридор, занесли в соседнюю камеру – прежнюю, с четверкой испуганных людей, прижавшихся к стене. Небрежно кинули на нары, завели следом Ольгу и сняли с нее наручники.