Охота на императора - стр. 29
Эскамильо, широко расставив ноги, уперся рукой в бок и тут же, не потратив лишней секунды на раздумья, ответил сержанту Хосе:
– Так и есть! Твоей догадкой восхищен!
Лузгин обеими руками изобразил триумфальный жест, означавший, что правда раскрылась, после чего, увлеченный экспромтом, позволил себе невиданную слабость – послал жене воздушный поцелуй.
– Кто же это? – неслось со сцены. Татьяна строго посмотрела на супруга, будто ожидая громкого ответа.
– Кармен!
Лузгин сдвинул брови, недовольно глянув на сцену – певцы, следуя сюжету, ушли в сторону от их с Татьяной истории.
Всё четвертое действие оперы Татьяна держала супруга за руку, искренне сопереживая развивающейся на сцене драме, и думала о том, что должна быть благодарна судьбе и Всевышнему. Да, господь не дал им детей, но и не обездолил любовью. Возможно, чувство это, так резко вспыхнувшее между ними десять лет назад, не во всем соответствовало её девичьим мечтам, но разве стало оно от того менее ярким? Частые разлуки вносили в её жизнь горьковатый привкус ревности, но сама себя она утешала тем, что все это от незнания и бездействия. Тем радостней и долгожданней была встреча, неизменно сопровождаемая цветами и ухаживаниями, будто в первый месяц их знакомства.
– Ты все-таки пойдешь со мной, чертова ведьма! – бедняга Хосе, ведомый обуявшей его ревностью, все еще испытывал иллюзии, что силой сможет удержать любимую цыганку.
Вееры в зале замелькали все чаще – скрывать волнение души дамская часть аудитории уже не могла. Мужчины, до сих пор сохранявшие невозмутимые лица и делавшие вид, что страсти эти их не трогают, так как не имеют отношения к реальной жизни за пределами стен театра, достали свои пенсне, чтобы в деталях разглядеть главную сцену скандальной постановки.
– Нет! Нет! Забери перстень свой, чтоб руки не марать мне! Вот! – правильные, совершенно не цыганского типа, черты лица Кармен исказились в приступе ярости и она, сорвав с пальца кольцо, бросила его к ногам своего назойливого поклонника.
– О, проклятье! – Хосе, разум которого не мог принять происходящего, достал бутафорский нож.
Апофеоз близился. Юные барышни, прибывшие в оперу в сопровождении родителей, как по команде ахнув, прикрыли полупрозрачными веерами лица, оставив только глаза, чтобы не пропустить самое интересное. Молодые офицеры, прибывшие сюда блеснуть мундиром перед юными барышнями, но имевшие денег только на билет в райке, снисходительно ухмылялись, понимая, что до такого развития сюжет не допустили бы, прервав его дуэлью еще где-нибудь во время второго действия. Матушки юных барышень, одетые в пышные, иногда не слишком соответствующие сегодняшней моде, платья, лишь вздыхали, завидуя Кармен, из-за которой вспыхнули такие страсти. Даже на заре их туманной юности представить себе такое можно было бы только в самых смелых и неприличных мечтах. Почтенные отцы семейств, обычно приглядывавшие за своими юными дочерями и непременно ходившие со своими супругами под руку, оценивали ситуацию рационально, взвешивая, насколько оправдано покушение на убийство, стоит ли овчинка выделки?[16]
Татьяна, рассмотрев в руках сержанта Хосе кинжал, беззвучно охнула, но на лице её читалась не жалость к цыганке, не восхищение решительностью ослепленного любовью испанца, а удовлетворение предстоящим актом справедливости. В понимании Татьяны Лузгиной, в девичестве – Данзас, женская добродетель – величина постоянная и совершенно необходимая для семейного счастья, а всякая сторонняя сила, посягнувшая на святой покой семьи должна быть покарана. В этом смысле Татьяна с мнением парижских критиков о распутности главной героини была полностью солидарна.