Огонь (сборник) - стр. 33
Да, это бросается в глаза: я видел ее только минуту, в светлом уборе ее волос, но заметил, что она задумчива и озабочена.
Ламюз идет вслед за мной и ее не замечает. Я ему о ней не говорю. Он еще успеет заметить это прекрасное пламя, он рвется всем существом к этой женщине, но она убегает от него, как блуждающий огонек. Впрочем, пока мы слишком заняты делами. Надо во что бы то ни стало завоевать желанный угол. С настойчивостью отчаявшихся людей мы опять идем на поиски. Нас увлекает за собой Барк. Он принял это дело близко к сердцу. Он весь трепещет, его обсыпанный пылью хохолок тоже дрожит. Он нас ведет, принюхиваясь к воздуху. Он предлагает нам попытаться проникнуть в эту желтую дверь. Вперед!
У желтой двери показывается согбенная фигура: поставив ногу на дорожный столб, Блер очищает ножом заскорузлый сапог и сдирает с него слой известки… Он словно занимается лепкой.
– У тебя никогда не было таких белых ног, – поддразнивает его Барк.
– Ладно, шутки в сторону, – говорит Блер, – ты не знаешь, где эта повозка?
Он поясняет:
– Хочу разыскать зубоврачебную повозку, чтобы мне вырвали последние старые костяшки и вставили челюсть. Говорят, эта повозка зубодера стоит здесь.
Он складывает нож, прячет его в карман и идет вдоль стены, поглощенный мыслью о воскрешении своей челюсти…
Лишний раз мы клянчим, как нищие, повторяя все те же словечки:
– Здравствуйте, мадам! Нет ли у вас уголка для еды? Мы заплатим, мы заплатим, ясное дело…
– Нет…
При свете низкого оконца, как в аквариуме, показывается странное плоское лицо старика, перерезанное морщинами, похожее на страницу старой рукописи.
– У тебя ведь есть сарайчик?
– В сарайчике тоже нет места: там стирают белье…
Барк подхватывает эти слова на лету.
– Все-таки, может быть, подойдет. Можно взглянуть?
– Там стирают, – бормочет женщина, продолжая подметать пол.
– Знаете, – скорчив любезную мину, говорит Барк, – мы ведь не какие-нибудь буяны, что напьются и скандалят. Можно взглянуть, а?
Баба перестает мести. Она худая и плоская. Кофта висит на ней, как на вешалке. У нее невыразительное, застывшее, словно картонное лицо. Она смотрит на нас и нерешительно, нехотя ведет нас в темную-темную глинобитную конуру, заваленную грязным бельем.
– Великолепно! – искренне восклицает Ламюз.
– Славная девчурка! – говорит Барк и треплет по щеке пухлую, румяную девочку, которая разглядывает нас, задрав грязный носик. – Мадам, это ваша?
– А этот? – решается спросить Мартро, показывая на откормленного ребенка, с тугими, как пузырь, щечками, вымазанными в варенье и пыли.
Мартро робко пытается приласкать чумазого, липкого малыша.
Женщина не удостаивает ответом.
Мы топчемся, юлим, хихикаем, словно нищие, мольбы которых еще не услышаны.
– Хоть бы эта старая стерва согласилась! – с тревогой шепчет мне на ухо Ламюз. – Здесь отлично, а везде уже занято.
– Стола нет, – наконец говорит женщина.
– О столе не беспокойтесь! – восклицает Барк. – Да вот в углу стоит старая дверь. Она будет нам столом.
– Нет, вы мне тут все разбросаете и перевернете вверх дном! – недоверчиво отвечает картонная женщина, явно жалея, что сразу же не прогнала нас.
– Право, не беспокойтесь! Да сейчас увидите сами! Эй, Ламюз, подсоби мне, друг!
Мы кладем старую дверь на две бочки. Карга недовольно смотрит.