Обсидиановая бабочка - стр. 72
– И это представление с ножом устраиваешь по команде? – спросила я.
Он пожал плечами:
– Иногда.
– Надеюсь, тебе за него хорошо платят.
Он улыбнулся:
– Либо да, либо я этого не делаю. Может, я для них знаковый индеец, но я – богатый знаковый индеец. Если ты так знаешь свое дело, как Эдуард про тебя думает, то ты была бы лучшим телохранителем, чем я.
– Почему?
– Потому что в большинстве случаев телохранитель не должен бросаться в глаза. От него не требуется яркость или экзотика. Ты симпатичная девушка, но вполне обыкновенная, ничего слишком ослепительного.
Я с ним согласилась, но сказала:
– О, вот сейчас ты много очков заработал.
– Ты мне отлично объяснила, что у меня шансов нет, так чего мне трудиться врать?
Я не могла не улыбнуться:
– Ход мыслей поняла.
– Может, ты немного смугловатая, но можешь сойти за белую, – сказал Бернардо.
– А мне не надо. Я и есть белая. Просто моя мать случайно была мексиканкой.
– А у тебя кожа отцовская? – спросил он.
– Да, а что? – кивнула я.
– И тебя никто об этом напрямую не спрашивал?
Я задумалась. Моя мачеха старалась побыстрее просветить незнакомцев, что я – не ее дочь. Нет, я не приемыш. Я ее падчерица. (Ага, вроде Золушки.) Люди грубые спрашивали: «А кто была ее мать?»
На это Джудит быстро отвечала: «Она была мексиканка». Хотя последнее время она стала говорить «испаноамериканка». Никто никогда не мог бы обвинить Джудит в политической некорректности по расовым вопросам. Моя мать погибла задолго до того, как политическая корректность стала модой. Если ее спрашивали, она всегда гордо отвечала: «Мексиканка». Что годилось для моей матери, годится и для меня.
Этим воспоминанием я делиться не стала. Я никогда даже с отцом им не делилась и с чужим человеком тем более не собиралась.
– Когда-то я была помолвлена – до тех пор, пока его мать не узнала, что моя мать была мексиканкой. Он был голубоглазый блондин, олицетворение белой расы из породы БАСП. Моей будущей потенциальной свекрови не захотелось, чтобы на родословном древе появилась из-за меня темная ветвь.
Вот так вкратце, без эмоций можно было рассказать этот очень болезненный случай. Он был моей первой любовью, первым любовником. Я считала, что он для меня все, но я для него всем не являлась. Больше я не позволяла себе такой всеотдачи и пылкости в чьих бы то ни было объятиях. Жан-Клод и Ричард еще оба платили по счету, выставленному той первой любви.
– Ты себя считаешь белой?
Я кивнула:
– Ага. А теперь спроси меня, достаточно ли я бела.
Бернардо поглядел на меня.
– Достаточно ли ты бела?
– Согласно мнению некоторых людей, нет.
– Например, кого?
– Например, не твое собачье дело.
Он развел руками:
– Извини, я не хотел наступать на мозоль.
– Хотел, хотел, – ответила я.
– Ты серьезно так думаешь?
– Ага, – сказала я. – Я думаю, ты завидуешь.
– Чему?
– Тому, что я могу сойти за белую, а ты нет.
Он открыл рот, и на его лицо просто хлынул поток эмоций: гнев, юмор, отрицание. Наконец он состроил улыбку, но не слишком счастливую.
– А ведь ты стерва, ты это знаешь?
Я кивнула:
– Ты меня не подкалывай, и я тебя не буду.
– Договорились. – Улыбка Бернардо засияла шире. – А теперь позвольте мне проводить вашу лилейно-белую задницу в столовую.
Я покачала головой:
– Иди вперед, высокий темный жеребец, чтобы я полюбовалась твоей задницей, пока будем идти по коридору.