Обсидиановая бабочка - стр. 59
– Донна – это кошмар. Она верит в любую ересь «нью эйдж». Голова у нее варит в смысле бизнеса, но она готова поверить кому угодно. Там, где драка, от нее толку нет. Ты ее сегодня видела. – Он полностью сосредоточился на дороге, так вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели. – Бекки такая же, как она, – доверчивая, милая, но… жестче, я бы сказал. Дети оба пожестче Донны.
– Поневоле, – сказала я, не сумев скрыть в голосе неодобрения.
– Знаю, знаю. Я знаю Донну, знаю о ней все. Выслушал все подробности, от колыбели до наших дней.
– И тебе это было скучно слушать?
– Кое-что, – осторожно ответил он.
– Но не все.
– Нет, не все.
– Так ты хочешь сказать, что ты любишь Донну? – вынуждена была я спросить.
– Нет, этого я сказать не хочу.
Я так всматривалась в его лицо, что даже если бы мы ехали по обратной стороне луны, я бы этого не заметила. В эту секунду только лицо Эдуарда, только голос его что-то значили.
– А что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что если слишком долго играть роль, то можно в нее влипнуть, и она становится более реальной, чем было задумано.
Я увидела в его лице нечто такое, чего никогда раньше не замечала: страдание, неуверенность.
– Ты хочешь сказать, что собираешься жениться на Донне? Стать мужем и отцом? Родительские собрания, дворик девять ярдов и так далее?
– Нет, этого я тоже не говорю. Ты знаешь, что я не могу на ней жениться. Я не смогу жить с женой и двумя детьми и двадцать четыре часа в сутки скрывать, кто я такой. Не настолько я хороший актер.
– Так что же ты все-таки хочешь сказать?
– Хочу сказать… хочу сказать, что где-то, очень глубоко в душе, мне хотелось бы суметь пойти на такое.
Я разинула рот и вылупилась на Эдуарда. Эдуард, один из лучших, если не лучший из наемных убийц всех времен и народов, хотел бы не просто иметь семью, а именно эту вот семью.
Когда я наконец как-то собралась с мыслями, я спросила:
– И что ты собираешься делать?
– Не знаю.
Ничего толком не приходило мне в голову, так что я прибегла к юмору, моему щиту и последнему спасению.
– Только не говори мне, что у них собака и белый штакетник.
Он улыбнулся:
– Штакетника нет, но есть собака. Даже две.
– А что за собаки?
Он снова улыбнулся и повернулся ко мне, чтобы видеть мою реакцию.
– Мальтийские болонки. А зовут их Винни и Пух.
– Блин, Эдуард, ты шутишь!
– Донна хочет, чтобы собаки были на фотографиях помолвки.
Я таращилась на Эдуарда, и мое изумление явно было ему приятно. Он засмеялся.
– Я рад, что ты приехала, Анита, потому что никому во всем мире я не смог бы в этом признаться.
– А ты понимаешь, что твоя личная жизнь теперь стала сложнее, чем моя? – спросила я.
– Я теперь знаю, что я влип, – ответил он.
Мы завершили эту нашу беседу на легкой ноте, на шутке, потому что так было проще. Но Эдуард посвятил меня в свою личную проблему. По-своему он обратился ко мне за помощью. А я, такая как есть, попыталась ему помочь. Я подумала, что загадку убийств и увечий мы в конце концов решим: насилие и смерть – наша профессия. А насчет личных проблем у меня не было и капельки оптимизма.
Эдуарду нет места в мире, где живет женщина с парой игрушечных собак по кличке Винни и Пух. Никогда Эдуард не сможет быть таким претенциозным. А Донна и сейчас такая. Нет, не выйдет. Просто не может выйти. Но впервые я поняла, что если у Эдуарда нет сердца, которое можно потерять, то есть желание иметь его, чтобы отдать. Да, только мне вспомнилась сцена из «Волшебника Изумрудного города», когда Элли и Страшила стучат по груди Железного Дровосека и слышат раскаты эха. Жестянщик забыл вставить ему сердце. Эдуард свое вырезал много лет назад и куда-то забросил. Это я знала давно. Я только не знала, что Эдуард жалеет об этой потере. И еще я думаю, что до Донны Парнелл он сам об этом понятия не имел.