Обсидиановая бабочка - стр. 5

В окно я не глядела. Я читала и пыталась себя уговорить, что я просто в очень тесном автобусе. Давно уже я решила, что летать не люблю еще и из-за клаустрофобии. Набитый до отказа Боинг-727 – это действительно настолько замкнутое пространство, что дышать трудно. Включив вентилятор над сиденьем, я стала читать – Шерон Шинн. В нее я верила – она сможет удержать мое внимание даже на высоте нескольких сотен футов над землей, когда лишь тонкий слой металла отделяет меня от вечности.

Так что я не могу вам рассказать, как выглядит Альбукерк с птичьего полета, а дорожка, которая вела в аэропорт от самолета, ничем не отличалась от других таких же. Даже в туннеле ощущался жар, невидимой рукой давящий сквозь пластик. В Сент-Луисе могла быть весна, но в Альбукерке уже наступило лето. Я стала выискивать в толпе Эдуарда и посмотрела мимо него, пока сообразила, что это он. Я почти не узнала его сразу, потому что он был в шляпе. Ковбойской шляпе с затянутым за ленту пучком перьев, но вообще-то шляпа была изрядно поношенной. Поля с обеих сторон загибались вверх, будто Эдуард все время ломал жесткую материю, пока она не приняла новую форму под воздействием настойчиво мнущих ее рук. Рубашка белая, с короткими рукавами, какие продаются в любом универмаге. И к ней – темно-синие джинсы, с виду новые, а также пара походных ботинок, которую обновкой никак не назовешь.

Походные ботинки? У Эдуарда? Он никогда не производил впечатление сельского парня – истинный городской житель. Но вот он стоит и чувствует себя вполне комфортно. Однако никакого сходства с Эдуардом не было, пока я не глянула ему в глаза. Заверни его во что угодно, замаскируй как хочешь, одень как Принца в «Спящей Красавице» из Диснейленда, но загляни только ему в глаза – заорешь и дашь деру.

Они были синие и холодные, как зимнее небо. С этими белокурыми волосами, с утонченной бледностью Эдуард был олицетворением БАСПа.[1] И умел выглядеть безобидно, если хотел. Актер он был превосходный, но глаза его выдавали, когда он не заботился придать им нужное выражение. Они очень затруднялись выполнять функцию зеркала души, поскольку таковой не было у Эдуарда.

Он улыбнулся мне, и глаза его оттаяли, словно тронутые слабой теплотой. Он был рад меня видеть, неподдельно рад – насколько вообще мог бы обрадоваться кому-либо. И это тревожило, потому что Эдуард главным образом любил меня потому, что вместе мы всегда убивали больше народу, чем в одиночку. По крайней мере я. Насколько я понимаю, Эдуард вполне мог косить целые армии и когда меня нет.

– Привет, Анита!

– Привет, Эдуард.

Улыбка расплылась до ушей.

– Кажется, ты не рада меня видеть?

– Меня тревожит, Эдуард, что ты так рад мне. С моим приездом ты почувствовал облегчение, и это меня пугает.

Улыбка растаяла, и вся доброжелательность, гостеприимство, веселье утекли прочь с его лица, как вода из треснувшего стакана – досуха.

– Это не облегчение, – сказал он слишком безразличным голосом.

– Ври больше, – ответила я. Хотела сказать это тихо, но шум аэропорта был как океанский прибой – громкий и неумолчный.

Он посмотрел на меня своими безжалостными глазами и слегка кивнул, признал, что ему стало легче, когда я прилетела. Может, он бы и выразил это словами, но вдруг рядом с ним появилась женщина. Она улыбнулась, руки ее обхватили Эдуарда и прижали к себе. Выглядела она на тридцать с чем-то, старше Эдуарда с виду, хотя его точный возраст я не бралась бы определить. Короткие каштановые волосы, деловая прическа, но ей она шла. Почти без косметики, но все равно красива. Морщинки у глаз и около губ заставили меня добавить ей еще лет десять. Она была пониже Эдуарда, выше меня, но все равно маленькая, хотя слабой не казалась. Загара на ней было больше, чем требовалось бы для здоровья, что, наверное, и объясняло морщины на лице. Но в ней чувствовалась спокойная сила, когда она улыбнулась мне, держа Эдуарда под руку.