Обсидиановая бабочка - стр. 3

– Да, он живет недалеко от города.

Меня проняла дрожь любопытства – с ног до волос на голове. Эдуард был человек необычайно таинственный. Я о нем на самом деле ничего не знала.

– Это значит, что я узнаю, где ты живешь?

– Ты остановишься у Теда Форрестера, – ответил он.

– Но ведь это ты Тед, Эдуард. И я буду жить у тебя в доме?

Он чуть помолчал, потом сказал:

– Да.

Вдруг вся эта поездка показалась мне куда заманчивей. Увидеть дом Эдуарда, заглянуть в его личную жизнь – если только она есть. Что может быть лучше?

Только одно меня беспокоило.

– Ты сказал, что жертвами были семьи. Дети тоже?

– Странно, но нет, – ответил он.

– Слава богу за маленькую милость!

– У тебя всегда была к детишкам слабость, – сказал Эдуард.

– А тебя в самом деле не трогает вид мертвых детей?

– Нет, – ответил он.

Секунду или две я только слушала его дыхание. Я знала, что Эдуарда ничто не трогает. Ничто не волнует. Но дети… все мои знакомые копы терпеть не могут осмотра места преступления, если жертва – ребенок. Это затрагивает за живое что-то глубоко личное. Даже тем, у кого нет детей, трудно. И то, что Эдуарду оно по барабану, было не по барабану мне.

– А меня трогает.

– Я знаю один из твоих основных недостатков. – В его голосе звучала едва уловимая нотка юмора.

– Одно то, что ты социопат, а я нет, вызывает во мне величайшую гордость.

– Тебе, Анита, вовсе не обязательно быть социопатом, чтобы прикрыть мне спину. Мне просто нужен стрелок, а ты – стрелок. При необходимости ты убиваешь так же легко, как я.

Я не стала спорить, потому что не могла. И решила сосредоточиться на свершившемся преступлении, а не на собственном моральном смятении.

– Итак, Санта-Фе – город с большим и проходным населением.

– Не то чтобы проходным, – сказал Эдуард, – но мобильным, весьма мобильным. Очень много туристов, и большинство живут здесь по шесть месяцев в году.

– Значит, никто не знает своих соседей, – сказала я, – и не будет волноваться, если несколько дней никого из них не увидит.

– Вот именно.

Голос Эдуарда был ровен, пуст, но в нем угадывалась какая-то струйка утомленности, а сквозь нее просачивалась еще какая-то интонация.

– Ты думаешь, что есть еще тела, которых пока не нашли, – сказала я, а не спросила.

Он секунду помолчал, потом спросил:

– Ты так решила по моему голосу?

– Ага.

– Боюсь, что мне это не нравится. Ты слишком хорошо умеешь меня читать.

– Извини, постараюсь смирить свою интуицию.

– Не трудись. Интуиция – это одна из вещей, которые так долго сохраняют тебе жизнь.

– Это у тебя шуточки насчет женской интуиции?

– Нет. Это я хочу сказать, что ты действуешь от живота, от эмоций, а не от головы. Это и сила твоя, и слабость.

– Слишком мягкосердечна?

– Бывает. А бывает, ты внутри такая же мертвая, как я.

Услышав от него такую характеристику, я почти испугалась. Даже не того, что он включил меня в свою компанию, а того, что он знает: в нем что-то умерло.

– И ты никогда не тоскуешь по утраченному? – спросила я. За всю историю нашего общения этот мой вопрос был наиболее близок к тому, что можно назвать личным.

– Нет. А ты?

Я на минуту задумалась, хотела было автоматически произнести «а я – да», но остановилась. Между нами всегда должна быть правда.

– Думаю, что и я нет.

Он издал какой-то тихий звук, почти что смех.

– Вот это наша девушка!