Общее место - стр. 33
– Кто это? – спросил я у Лизки.
– А ты не догадался? – удивилась она. – Жива, конечно. Собственной персоной. Все Подмосковье на ней и изрядные куски прилегающих земель. Мещера. Вологодчина. Кажется, до Смоленска ее епархия.
– Слово неподходящее, – буркнул Вовка. – Епархия.
– Высокое иногда надо принижать, – прошептала Лизка. – Чтобы в пафос не скатиться. Марк, кстати, говорил, чтобы не воспарить. Жива… Я, честно говоря, даже не знаю, есть ли еще кто такой же кроме нее…
– Подождите, – впервые за последние часы мне захотелось разомкнуть руки, взъерошить волосы, почесаться. – Но как же? Она же должна быть в безопасности. Что же получается, ФСБ нам ее сдал?
– Держи карман шире, – грустно хмыкнул Вовка. – Я как-то об этом с Марком говорил. Он вообще к ней на такси ездил. Ну, еще когда только затевалось наше «Общее место». Она может показаться тебе, где угодно. Да хоть в Измайловском парке. Вот мы выедем отсюда и направимся обратно к Мамыре. Мимо Коломны, через Бронницы, Денежниково и так далее. Обратно, кстати, и через Ступино можно. А в следующий раз, если так сложится, поедем, к примеру, куда-нибудь в Лотошино. Или за Можайск. Или в Дубну. И увидим там ту же поляну, тот же дом, тот же сад, ту же беседку. Кстати, когда Марк к ней в последний раз ездил, у нее детей еще не было. Парень или муж уже был. И матушка ее была. А теперь, кажется, осталась только Анна Ивановна. И ее семья.
– Откуда она взялась? – прошептал я.
– Что там тебе сказал этот амур? – вздохнула Лизка. – Что он продукт вторичных верований? Должно же что-то и от первичных происходить?
ФСБ махнул рукой. Мы с Лизкой поднялись и зашагали к беседке.
Вблизи жива выглядела старше, чем издали. Нет, все в ней было молодым – и стан, и улыбка, и рыжие волосы, и конопушки на носу, и овал лица, и зеленоватый озорной взгляд. Но вот тонкие морщинки у глаз и какая-то темнота в глубине зрачков как будто выдавали возраст. Непонятный возраст. Впрочем, тот же Марк говорил, что возраст измеряется не только в длину, но и в глубину.
Она уже сидела с ФСБ в беседке, но, когда мы подошли, встала и дождалась, пока мы сядем. Поздоровалась с Лизкой за руку, отчего та почему-то заплакала, взялась за мои руки. И к моим глазам подступили слезы.
– Сними это, Семеныч, – показала она на скотч.
ФСБ выудил из кармана консервный нож, отщелкнул короткое, в полтора сантиметра, лезвие, перерезал липкую ленту и, отодрав ее с моих запястий вместе с волосами, спрятал в карман. Я поморщился от боли.
– Вот, – развела руками жива. – А вы говорите эпиляция. Иногда полезно попробовать.
Мы с Лизкой заулыбались сквозь слезы.
– Я – Аня, – сказала жива. – Вы – Коля и Лиза. Светлая память Марку.
Мы замерли.
– А теперь, – она придвинулась ко мне, – возьмись руками за скамью и держись, Коля. Будет больно.
Она повела рукой, словно собиралась смахнуть паутину у меня с лица и груди, и вдруг я почувствовал, как сотни или тысячи нитей натянулись в моем теле. В руках, ногах, в голове и спине. В каждом пальце и каждом волосе. И все они устремились туда, откуда вчера из меня вышел наконечник стрелы. И каждая казалась стальной струной. Каждая разрезала мою плоть, калеча меня и вызывая невыносимую боль. И я стиснул зубы, зарычал, застонал, зашипел и потянул на себя скамью, на которой сидел. В глазах у меня потемнело, и сквозь ужасную муку я почему-то смог подумать, что вот так, наверное, выглядит черный взгляд изнутри.