Обратная перспектива - стр. 24

Как будто вселенная еще больше насмехается надо мной, потому что здесь слишком душно от переизбытка семейственности. Одна из мам читает книгу про «Поллианну», и несколько девочек увлеченно слушают ее воздушный, как дуновение ветра, голос. Сама история настолько неземная, что я застываю в дверях и около десяти минут наблюдаю, как движутся улыбающиеся губы женщины. Время от времени все еще пробегая глазами по строкам, она протягивает руку с увесистыми кольцами, чтобы погладить по голове девочку, как две капли воды на нее похожую. Другая женщина переплетает пышную косу своей светловолосой дочери, обе они следят за сюжетом, обмениваясь взглядами через плечо девочки. Куда бы я ни взглянула, повсюду болезненные напоминания о том, чего я никогда не имела и вряд ли когда-нибудь получу.

Вязкое неприятное чувство убивает бабочек в моем животе, расползаясь по внутренностям, и внезапно мое появление в этой комнате кажется абсурдным и неправильным. Здесь не притворяются любящими, чтобы получить пособие по уходу за ребенком, и почему-то я почти уверена, что, если хоть одна из девочек сегодня проиграет, ее не ждет суровая расплата в виде еще одной пощечины.

Я так сильно злюсь, что почти собираюсь оставить чертов плед, который все еще держу как броню вокруг себя и своего отчаяния, и разорвать эту глупую книжку на мелкие кусочки, а потом швырнуть их на пол и топтать, топтать, топтать…

– Не стой там в дверях, милая! – окликает одна из женщин, и я почти вздрагиваю от внезапности ее слов. – Здесь есть местечко для тебя, и ты сможешь видеть картинки. – Она похлопывает ладонью по цветочному дивану рядом с собой, и я испускаю всхлип, не в силах сдержать злые слезы.

Почему мир вокруг такой беспросветно жестокий, что каждое проявление доброты в нем пугает и вызывает два таких разных желания – нападать или бежать, но никогда остаться и позволить себе принять что-то светлое. Может быть, потому, что как только заполучу это, оно сломает меня сильнее, чем родители-алкоголики и отчуждение, пришедшее после их смерти. Не зря говорят, что любовь сильнее всего, но они не добавляют главную истину, заложенную в основе этой силы, – шрамы, оставленные после исчезновения любви, всегда глубже и кровоточат дольше, чем те, что высечены на коже.

Поэтому я просто разворачиваюсь и бегу, глотая на ходу проливающиеся слезы, стирая их уголками пледа, который развевается как супергеройский плащ. Только я никакой не герой, не Белоснежка и не победительница конкурса штата, я просто девочка, брошенная на произвол судьбы в огромном взрослом мире, обреченная познать некоторые вещи гораздо раньше сверстников и, возможно, испорченная навсегда.

Сложив ноги по-турецки, я переключаюсь на режим ночного видения, наблюдая, как прожженные занавески колышутся над ее кроватью. На прикроватной тумбе едва различимы очертания пепельницы, на краю которой зажженная сигарета клубится дымом. Так банально и так знакомо. Не знаю, хочу ли я, чтобы ветер подул сильнее и разгорелся пожар, съедающий все, даже грехи и память. Она переворачивается на другой бок, и одеяло слетает с угловатых плеч, обнажая два коротких шрама от удара об угол кухонного островка. Мой рот кривится в улыбке.

За эти годы Генриетта превратилась в настоящий кусок дерьма, опустившись до уровня обычной шлюхи, о чем свидетельствует тучное мужское тело, наполовину свисающее с кровати. Веб-камера ее компьютера, через которую я могу видеть происходящее, установлена здесь для приватных разговоров с клиентами. Она давно скатывалась в эту яму, само падение было лишь вопросом времени, и когда меня забрали, предъявив ей обвинения в жестоком обращении спустя три года дешевого театра, жизнь Генриетты понеслась прямо в бездну.