О, мои несносные боссы! - стр. 11
С возмущенным восклицанием «Эй!» задираю голову и рычу на возвысившуюся фигуру Кирсанова-старшего.
— С тех пор, как мы, — подчеркивает он интонационно, обобщая себя и братьев, — дали обещание Лаврентию Андреевичу. Вернись на место, ответь на перечень стандартных вопросов и приступай к своим новым обязанностям.
— Не хочу.
Рома скалится и наклоняется ко мне.
― Ты ничуть не изменилась, Дана, ― шипит мне в губы и скользит ладонью по напряженной шее. Несильно давит на яростно пульсирующую сонную артерию.
Я в ужасе, но сохраняю непроницаемую бесстрастность снаружи и умудряюсь смотреть на мерзавца Кирсанова свысока, позорно опущенная на четвереньки перед ненавистными боссами, которых когда-то унижала и ставила на колени перед собой.
Мой камуфляж был бы безупречен, если бы не подергивающаяся верхняя губа.
А еще на мне нет колготок, и тугая юбка задралась до середины бедра.
Кирсанов и его братья скалятся, мечтая протащить меня через унижения.
― Ты поплатишься, ― шепчет Рома и вдруг рывком склоняется ближе, оттягивая мою нижнюю губу.
Я ругаюсь и плююсь в него.
Он смеется.
― Тебе конец, дорогая.
― Отвали! ― я отпихиваю его и пячусь назад. Поднимаюсь с пола и чуть ли не бегу к выходу.
Тянусь к дверной ручке, игнорируя стремительно приближающиеся шаги.
— О, Клякса, мы не закончили, — Рома со свистом шипит мне в ухо и накрывает мою ладонь своей, препятствуя открытию двери.
Грязный ход — напомнить мое дурацкое школьное прозвище. Когда-то я была дурнушкой, пусть и безбожно богатой. Как-то на дополнительном уроке рисования одноклассница по неосторожности брызнула на меня черной краской, испачкав белоснежную блузку. Не помню, кому из двух Кирсановых — Макару или Роме, — так же присутствовавших в классе, пришло в голову обозвать меня Кляксой. Кличка прицепилась, и на протяжении года ученики заменяли мое имя дебильным прозвищем.
Своим телом Рома прислоняет меня к массивному полотну матового металла, упирается мысками ботинок в мои шпильки. Я судорожно вдыхаю, непроизвольно концентрируя внимание на трении наших пикантных частей тел. Нахал беззастенчиво жмется паховой областью к моим ягодицам.
— Где твои манеры, плебей? — я упираюсь руками в дверь и толкаюсь в мужчину. — Я подам на тебя в суд за домогательства.
— Рискни, — дерзит и ухмыляется, теснее сдавливая в капкане. — Ты связана по рукам и ногам. Жаль, что не буквально. Без денег, без отцовской поддержки... Кому ты сдалась, дрянь?
За дрянь он ответит.
Я сгибаю правую ногу, вслепую нацеливаясь каблуком на лодыжку или ступню Кирсанова. Напрягаю мышцы, но неожиданно чужая ладонь ложится на заднюю часть колена, удерживая мою конечность в одном положении. Прикосновение откровенно бесцеремонное, от которого у меня на секунду целиком пропадает словарный запас. Остается лишь способность беспомощно хватать ртом воздух, смыкая и размыкая губы.
— Прекрати рыпаться для своего же блага, — произносит непринужденно, как будто ему не требуется никаких усилий, чтобы выдерживать мое рьяное сопротивление.
Только на первый взгляд внешние изменения в Кирсановых произвели благоприятный, даже поразительный эффект. От мальчишеских черт лиц не осталось и следа. Однако с мужественностью к ним пришло нечто иное. Мощь, не столь физическая, как авторитетная. Резкость в тоне, которой на уровне инстинктов хочется подчиниться.