Нынче всё наоборот - стр. 26
Когда я зашёл к Борьке, они все сидели за столом и пили чай. Я сказал: «Здравствуйте». А Борькин отец посмотрел на меня и заулыбался.
– А за тобой милиция приходила, – сказал он.
– Откуда вы знаете?
– Да уж знаю. Чего же это ты безобразничаешь?
– Как безобразничаю?
– Да вот сосед жаловался. Смеёшься?
– А что, смеяться нельзя?
– А ты как думал! Сегодня ты смеёшься, а завтра, может быть, ещё петь будешь?
– Может быть, и петь буду.
– А потом тебе танцевать захочется?
– Захочется, – сказал я, – и буду танцевать. Хоть «Лебединое озеро» или там ещё танго какое-нибудь.
Они все засмеялись. Борька даже чаем подавился. А Борькина мать сказала:
– Костя, откуда у тебя язык такой? Ты даже когда правду говоришь, всегда как-то поперёк получается.
Я отвечаю:
– Тётя Вера, я всегда правду говорю. Вот им и не нравится.
– Кому это им?
– Всем людям.
– Здо́рово, – сказал Борькин отец. – Молодец. Вот за это, Костя, ты мне и нравишься. За правду. Для тебя нужно построить башню – высоченную. А ты будешь стоять наверху и говорить правду. Всем людям. Им, конечно, не понравится. Но ведь до тебя не достать. Поневоле придётся слушать. И постепенно все станут очень хорошими.
– А что же, врать нужно? – спросил я.
– Зачем врать? Только одних разговоров мало. Делать надо чего-нибудь.
– Чего делать?
– Руками делать. Головой. А не просто разговаривать. Тебе нравится, когда грязь на улице?
– Какая грязь?
– Ну, окурки, бумажки… Хлам всякий.
– Почему это мне окурки нравятся?
– Ясно – не нравятся. Но все же их бросают. Ходят и бросают. А ты, наверное, будешь ходить позади таких людей и говорить им правду: нехорошие вы, такие-сякие, зачем мусорите. А они мусорят. Но к утру улица всё же чистая.
– Подумаешь, – говорю я, – дворник подмёл – и всё.
– Верно. Так от чего же пользы больше – от метлы или от твоей правды?
Я говорю:
– Вы это не сравнивайте. И вообще мы на поезд опоздаем. Идём, Борька.
На Финляндский вокзал мы пришли за десять минут до отхода. У четвёртого вагона стояли Владимир Иванович и Лина Львовна.
– Давайте скорее полезайте, – сказал Владимир Иванович. – Сидячие места есть. Уже все наши собрались.
Я посмотрел табличку на вагоне. А там крупными буквами написано: детский. Я говорю:
– Я в детском не поеду. В другом поеду.
– Затолкают. Смотри, народу сколько.
– Пусть толкают.
– Ой, Костя, – сказала Лина Львовна, – там же все ребята едут. Не можешь ты без выдумки.
Я говорю:
– Лина Львовна, я с ребятами хоть до Владивостока поеду. Только не в детском.
– Ну и хорошо, – сказал Владимир Иванович. – Пусть потолкается. Ему полезно.
Вдруг Борька говорит:
– Я тоже с Костей поеду.
Владимир Иванович посмотрел на него и улыбнулся:
– Молодец, Таланов.
Мы залезли в соседний вагон. Мы стояли на площадке, и я уже думал, что больше никто поместиться не может. Но потом снаружи нажали, и влезли человек двадцать, все с лыжами. Потом ещё нажали, и опять влезли человек двадцать. У меня в кармане было два бутерброда с колбасой. Я прямо чувствовал, что они сплющились и стали тонкими, как блин. Я и сам, наверное, стал как блин, только мне не видно было. Но тут снова нажали, и снова влезли двадцать человек. Так до самого отхода всё нажимали и влезали, и я никак не мог понять, куда они помещаются.
Мы с Борькой всю дорогу молчали. Попробуйте разговаривать, если у вас кишки выдавливают. И я всё думал, почему это Борьку Владимир Иванович назвал «молодец», а меня нет. Мы же ехали в одном вагоне. В Кавголове мы вылезли.