Няня на месяц, или Я - студентка меда! - стр. 31

– Мама испугается, – зловеще обещает Ян.

– Опять скажет, что ты за нами плохо следишь, – ябедничает Яна.

А лучший в мире дядя, игнорируя мой взгляд, задумчиво информирует:

– Знаешь, Дарья Владимировна, у меня где-то мочалка была из сизаля.

– Это которая самая жесткая?

– Ага.

– А пемза есть? – я кровожадно предлагаю альтернативу.

– Наждачку можно поискать, – с энтузиазмом окликается он.

И глаза сусликов с каждым нашим словом округляются всё больше, и улыбки медленно сползают с их бледнеющих лиц, и сами они тоже сползают медленно вниз.

– Не надо пемзы… – испуганно шепчет Яна, прикладывая ладошки к разрисованным щекам.

– И наждачка лишняя, – сглатывает Ян.

Визжат они хором и, шустро лавируя, пытаются сбежать, но Лавров их перехватывает за талии, поднимает, прижимая к себе, и ноги сусликов суматошно молотят воздух. Они же сами вопят радостно, хохочут счастливо.

И мой возмущенно-сердитый возглас вырывается раньше, чем я его даже успеваю осознать:

– Кирилл Александрович, осторожней!

Они уже в коридоре.

И Кирилл Александрович их тащит подмышками, кружится и грозным голосом обещает позвать Мойдодыра для самых нечистых трубочистов. И от моего вскрика Лавров разворачивается, смотрит с удивлением, насмешливо приподняв брови.

Заверяет иронично:

– Штерн, я своих племянников никогда не уроню.

Не уронит.

Утащит в гостиную.

И счастливое повизгивание с рычанием раздаётся уже оттуда, слышится весёлый детский писк, а я смотрю на зеленый ватный диск, что всё ещё зажат в моей руке, и приваливаюсь к стиральной машине.

Большей дурой я себя никогда не чувствовала.

***

Я люблю летние вечера на грани ночи.

Когда взбитая пыль оседает до следующего дня, уходят последние трамваи в депо, катятся неспешно полупустые автобусы, приносит ветер запах подступающей ночи, а на бледно-жёлтом небе с алым закатом проступают серебристые звезды.

Город засыпает, растворяя суету мегаполиса.

Пахнет, напоминая о деревне и просторе, одуряюще жасмин в нашем дворе, и домой я не тороплюсь, бреду медленно, торможу ещё больше, когда замечаю на лавочке у моего подъезда человека.

Он сидит, сгорбившись, натянув капюшон толстовки на голову.

Лежит рядом огромный букет роз.

Коричневых.

– Привет, – я останавливаюсь рядом с ним.

Он же вздрагивает, поднимает голову.

– Данька… – Лёнька улыбается неуверенно, печально, взлохмачивает привычным движением и без того растрепанные волосы.

И от идеальной прически ни следа, и он успел обрасти как бирюк, и я разглядываю его молча, подмечаю.

– А я тут… тебя жду…

– Зачем?

Он вскакивает, становится враз выше, и мне приходится задрать голову, отступить на шаг. Всё ж почувствовать запах духов, которые я дарила на Новый год, и мне хочется его обнять, прижаться, вдыхая личное успокоительное и афродизиак в одном флаконе.

– Данька, я не могу без тебя, – у него взгляд побитой собаки.

И обиды все враз забываются сами, и я тоже готова признать, что без него не могу, а если и могу, то как-то не так.

Плохо я могу.

– Я кретин, Дань, и зануда. Формалист, совсем безмозглый тип и просто идиот.

– Самокритично, – я хмыкаю и, обойдя его, сажусь на скамейку.

Касаюсь бутонов роз.

Настоящие.

Пусть и кажутся неживыми.

И вблизи они бронзовые, а не темно-коричневые. Лёня уверяет, что они под цвет моих глаз, а я… не спорю. Пусть мама и считает, что глаза у меня медовые, а Димка с папой отстаивают, что цвета балтийского янтаря.