Новая жизнь - стр. 5
уныл, как намогильные цветы.
Труд трупа – нет-нет, я не каламбурю:
в моей душе смятенье, гнева буря.
Я встал качаясь и заговорил.
46. На смерть поэта
Испытаны условья смерти,
проделаны ее дела,
в декабрьской снежной круговерти
она на сердце так легла
легко, свободно и безбольно,
что верим в сказки смерти вольной:
мол, в райски области спеша
тропою узкой и короткой,
как вервь петли, как глоток водки,
спасется беглая душа.
47. На смерть поэта
Но он, качающийся в петле,
так не похож на беглеца
удачливого! Этот свет ли,
тот свет на лике мертвеца
отражены – свет, искаженный
страданием, по обнаженной,
по коже содранной – след свеж –
скользит, синеет, обвивает,
по шее тут и там мелькает…
Сними его, петлю разрежь…
48. На смерть поэта
Он был поэт, и он любую
смерть заслужил, а может быть,
он сам бы предпочел такую
двусмысленную, во всю прыть
дурную, собственную – прыгнуть,
в нелепой пляске тело выгнуть,
так приподняться над судьбой,
над даром малым: хочешь славы,
так выбираешь путь неправый
и ног не чуешь под собой.
49
Я выпил не садясь и продолжал
в иной манере, чуть спокойней, что ли…
Убили. Как злодейская рука
давала яды, петли надевала,
подушками душила? Интерес
вполне сыскной я разумею к смерти,
ищу я доказательства, и есть
уже доход от поисков. Улики
лежат в моем кармане, я пока
их в дело не пускаю: разобраться
тут надо окончательно и только
потом определить кому и сколько.
50
Прощай, друг Павел, в худшие края
отправившийся! Там тебе не будет
ни ампул счастья, ни труда благого,
ни стыдных здешних радостей, в которых
сподвижница твоя сидит тут, б..дь
пьянющая, подмигивает мне –
ее делили мы с тобой при жизни,
так что ж не позабавиться на тризне.
51
Крик, шум. Визжали женщины, мне кто-то
несильно в морду, я кому-то в морду
и даже протрезвел чутка. Потом
сел, плакал, угрожал, винился, пил,
все как-то позабыли про меня,
свои пошли меж ними разговоры;
трезва, Марина сквозь дрожащи слезы
смотрела на меня в упор, и так
уныло, преданно, что мне неловко стало:
не может быть, чтоб так меня желала…
52
Мы расходились медленно, была
ночь мутная, мне плохо было, но
смог пересилить дурноту свою,
за вами увязался легкой тенью
и проследил. Ты, жившая в Кузьминках,
в панельном старом доме у оврага,
казалась мне опаснее той прежней –
незнаемой, таинственной, кого
искал так неудачно. Дом стоял,
и я твою окрестность узнавал.
53
Ты обросла приметами из жизни
теперешней, всегдашней, настоящей,
и стало ощутимо мной твое
присутствие; сходились, расходились
в пределах МКАДа наши расстоянья;
я сразу понял до конца опасность
наставшую…
Такая стала ясность.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Я начал осторожничать, сменил
замки: а что, вдруг сохранила ты
ключи с времен тех давних, когда я
ждал, к дому подходя, окно увидеть
раскрытым, освещенным – гостья в доме,
и, значит, счастлив я, тобой любим;
но и сейчас, сквозь страх и неприязнь,
почти надеюсь – вдруг увижу свет,
где быть его не может, теплым, желтым
залитое пространство. Передерну
затвор, в квартиру крадучись войду –
сам погасить забыл, сам смерти жду.
Играюсь сам с собой в дурные игры,
где выиграть нельзя, такие выбрал.
2
Декабрь к концу катился. Новый Год
маячил невдалёке, и, казалось,
что хватит мне событий с этой датой
почти прошедшей: что-то ведь зависит
от наших мет, границ, и потому
до января затишье обеспечат